Но главное следствие снижения сбережений было даже важнее, чем потеря уверенности в завтрашнем дне. А главным было то, что экономика оказалась парализованной ровно в тот момент, когда именно движение могло спасти ее. Ведь если никакого избытка сбережений не было, то не было и давления на ставку процента в сторону понижения, которое должно заставить бизнесменов занимать средства. Ну а без одалживаемых средств и инвестиционных расходов не могло и речи быть о росте. Экономика не сдвинулась бы ни на дюйм и оставалась бы в своеобразном «равновесии», несмотря на толпы безработных мужчин и женщин и простаивающие заводы и оборудование.

Отсюда и парадоксальное существование нищеты посреди всеобщего процветания, и такая аномалия, как праздные люди и остановленные станки. На дне спада нас ждало жестокое противоречие между нуждой в товарах и недостаточным производством. Но противоречие это было исключительно нравственным феноменом. Экономика не служит удовлетворению человеческих желаний, потому как потенциально они безграничны. Производя продукцию, она старается насытить предъявляемый спрос, объем которого никак не может превосходить содержимое кошелька отдельного человека. Ровно поэтому безработные были в своем роде экономическими нулями – находись они на Луне, их влияние на рынок было бы не меньшим.

Разумеется, стоит инвестициям сократиться, а экономике – потерять в объеме, как в обществе начнут проявляться симптомы страданий и невзгод. Но, по словам Кейнса, эти общественные проблемы неэффективны: к сожалению, обеспокоенность народа своей судьбой не может служить адекватной заменой требуемым инвестициям. Когда сбережения снижаются вместе с инвестициями, экономический круговорот доходов сохраняет свою структуру, словно не обращая внимания на то, что он уменьшается в масштабах.

Удивительное положение вещей: трагедия налицо, но главного злодея как будто и нет. Вряд ли кто-то может обвинить общество в том, что оно сберегает, тем более если бережливость на личном уровне почитается добродетелью. Точно так же довольно трудно порицать бизнесменов за то, что они не инвестируют, ведь именно они, как никто другой, были бы рады сделать это, представься разумная возможность. Речь уже не идет о справедливости, эксплуатации или даже людской глупости – вопрос перестает быть исключительно нравственным. Сложность возникает из-за сбоев в системе, по сути механических нарушений. Но это не снижает ее цены. Эта цена – безработица.

Пришло время для тезиса, который труднее всего переварить: желание инвестировать не может существовать вечно. Рано или поздно инвестиции начнут сокращаться.

Почему? В каждый отдельно взятый момент отрасль экономики ограничена размером рынка, который она обслуживает. Возьмем, к примеру, железные дороги в 1860-е годы, время бурных инвестиций в железнодорожное строительство. Умы магнатов тех времен не занимал рынок 60-х годов следующего столетия; в противном случае им пришлось бы прокладывать пути до несуществующих городов в незаселенных землях. Поэтому они построили все, что могло быть использовано, – и остановились. То же можно сказать и об автомобилестроении. Даже если бы к 1910 году у Генри Форда хватало средств на возведение завода, подобного построенному в 1950-м «Ривер-Ружу», он бы очень скоро обанкротился: в то время не было не только дорог и заправочных станций – не было спроса на такое количество автомобилей. Воспользуемся примером из более близкого прошлого: к концу 1990-х годов американский бизнес тратил около триллиона долларов в год на новое оборудование – много, но меньше, чем два триллиона. Возможно, в какой-то момент именно эта сумма станет привычной, но к моменту окончания двадцатого столетия ситуация была именно такой.

Вообще, инвестиционные расходы меняются, следуя определенной логике: вначале все затмевает желание воспользоваться вновь открывшейся возможностью, затем на смену ему приходит осторожность и боязнь вложить больше, чем нужно; в конце концов наступает период пассивности, когда на ближайшее время рынок оказывается насыщенным.

Если бы на место каждого зашедшего в тупик инвестиционного проекта приходил новый, о риске внезапного падения не было бы речи. В реальности такое развитие событий маловероятно. Каждое вложение не будет оправдывать себя лишь потому, что людские желания безграничны по природе своей; экономика какой угодно страны покрыта густым слоем фирм, погибших в результате поспешных или необдуманных инвестиционных решений. Для принятия разумного решения необходимо нечто более конкретное, чем простая уверенность в будущем, – может быть, новое изобретение, неизвестный ранее способ производства или продукт, способный привлечь внимание покупателей. Как подтвердит любой бизнесмен, такие возможности представляются вовсе не каждый день.

А значит, когда один инвестиционный проект умирает, нет никакой гарантии, что образовавшуюся брешь будет чем заткнуть. Если будет – если инвестиционные расходы лишь изменят структуру, не потеряв в объеме, – экономика продолжит свое безмятежное плавание. Но если не каждая потеря в инвестиционных рядах может быть восполнена, экономику ожидает спад.

Рассуждая о присущей системе уязвимости, Кейнс писал:

Древний Египет был вдвойне счастлив и, несомненно, был обязан своим сказочным богатством тому, что в нем развивалось два таких вида деятельности, как сооружение пирамид и добыча благородных металлов, плоды этой деятельности не могли непосредственно удовлетворить нужды человека и не использовались для потребления, а следовательно, и по мере увеличения изобилия они не утрачивали своей ценности. В Средние века строили соборы и служили панихиды. Две пирамиды, как и две панихиды по усопшим, вдвое лучше, чем одна; в случае с двумя железными дорогами от Лондона до Йорка это не так.[251]

В конце концов перед нами возникал мрачный диагноз, поставленный «Общей теорией…».

Во-первых, находящаяся в депрессии экономика может оставаться в таком положении. И экономический механизм, что позволял ей выбираться из данного состояния, не является врожденным. «Равновесие» вполне может сосуществовать с безработицей, и безработицей массовой.

Во-вторых, процветание зависит от инвестиций. Если бы расходы предпринимателей на новое оборудование упали, в действие пришла бы сжимающаяся спираль. Спираль развития активизируется лишь в том случае, если бизнес увеличит инвестиционные расходы.

И в-третьих, на инвестиции нельзя полагаться как на приводное колесо экономики. В сердце капитализма лежит неопределенность, а не уверенность. Хотя предприниматели не были в этом виноваты, системе постоянно грозило пресыщение, а пресыщение сулило экономический крах.

Что и говорить, подобная перспектива не давала поводов для оптимизма. Но Кейнс не был бы самим собой, удовлетворись он поставленным достаточно неутешительным диагнозом. Несмотря на наполняющие ее страницы невеселые пророчества, «Общая теория…» не задумывалась как смертный приговор. Напротив, она давала надежду и даже предлагала лекарство.

По правде сказать, курс лечения начался еще до того, как рецепт был обнародован; лекарство пошло в ход еще тогда, когда сами доктора не знали с уверенностью, к чему приведет его использование. За сто дней «Нового курса» было принято множество законодательных актов, скопившихся за время