Экспедиционные войска встали на ночь лагерем в 5 км к югу от Монса, настраиваясь наутро начать сражение на новой линии фронта. Вечером Том Вулакомб «даже успел поразмышлять о том, что битва, когда она в разгаре, – это восхитительное действо… наши нисколько не унывают, напротив, впечатлены превосходством нашего винтовочного огня и маневрированием расчлененным строем над вражеской стрельбой и передвижениями en masse [толпой]»{478}. Однако в час ночи 24 августа из ставки главнокомандующего поступил приказ об отступлении, не содержавший никаких конкретных указаний насчет осуществления маневра, оставляя его на откуп командирам корпусов. Здесь снова проявилась некомпетентность британского командования, особенно Мюррея и Вильсона, которые попросту не годились для штабной работы. Единственным человеком «на своем месте» там был генерал-квартирмейстер сэр Уильям (Вулли) Робертсон, который за последующие недели сумел энергично и умело наладить систему снабжения войск.

За каких-нибудь несколько часов сэр Джон Френч успел из самодовольства впасть в уныние, граничащее с паникой. То он предлагал увести войска и укрыть их в старой крепости Мобеж, то отступить на северо-запад к Амьену, порвав с союзниками. За несколько дней кампании британский главнокомандующий пришел к скоропалительному выводу, что с французскими военными нельзя иметь дело, им далеко до «порядочных малых», с которыми он готов сражаться на одной стороне. Его капризы были бы смешны, если бы не грозили серьезными последствиями для общего дела.

Тем временем в Париже утром 24 августа Жоффр сообщил военному министру Мессими, что пока у французской армии нет иного выхода, кроме как отказаться от провалившегося наступления. Государственная военная стратегия потерпела фиаско. Французская армия, растратившая почти все силы на бесполезные атаки, могла сейчас надеяться лишь на продолжительную оборону. «Наша задача, – говорил главнокомандующий министру, – продержаться как можно дольше, стараясь измотать врага и возобновить наступление, когда придет время». В свете новостей с севера глубокое заблуждение Жоффра насчет намерений противника наконец развеялось. Он понял, в чем состоит цель Мольтке.

До тех пор главнокомандующий смотрел на левое крыло сквозь пальцы. Теперь же оно стало средоточием всех его страхов – а затем и надежд. На следующий день, 25 августа, Жоффр отправил командующим (и копию сэру Джону Френчу) знаменитый впоследствии «Общий приказ № 2», заявляющий о намерении начать передислокацию крупных сил на север, чтобы сформировать новую армию по левому флангу от британских экспедиционных войск. Ему было важно выставить против угрозы с фланга силы, которые точно будут повиноваться его приказам – в отличие от британцев. Однако эта чрезвычайно сложная операция не могла быть завершена раньше 2 сентября – целая вечность при сложившихся обстоятельствах. За этот срок многое могло произойти и хорошего, и плохого – в том числе с экспедиционными войсками.

Армии, ведущей перестрелку с наступающим противником, сложно оторваться от него и отступать в строгом порядке. С первыми лучами солнца 24 августа немцы снова начали теснить 2-й корпус. Многим частям пришлось, прежде чем откатиться на несколько километров дальше к югу и встать лагерем, пережить мелкие стычки с врагом, хоть и с небольшими потерями. Известность получил прискорбный инцидент, случившийся, когда драгунская гвардия и 9-й уланский полк у Одренье бросились в атаку на немецкие орудия через открытый участок шириной 1,5 км, проявив неслыханную даже для британской кавалерии самонадеянность. Повел их в атаку подполковник Дэвид Кэмпбелл, знаменитый наездник, однажды выигравший Большой национальный стипль-чез на собственном коне по кличке Взмывающий. Тому Бриджесу, как и многим, достался тяжеловоз-гунтер из числа закупленных для армии на полях центральных графств несколькими месяцами ранее. Немало всадников вылетело из седла из-за неровностей на поле, еще больше остались без лошадей под немецким огнем. Спешившиеся всадники принялись отстреливаться, укрывшись за стогами. Конь Бриджеса по кличке Umslopoogas[18]тоже был убит.

В конце концов британцы отступили, потеряв 80 человек (незаслуженно мало) – и гораздо больше лошадей. 14-летний немецкий школьник Генрих Гиммлер бурно радовался в дневнике: «Наши войска движутся на запад от Мааса к Мобежу. Встреченная бригада английской кавалерии разбита, в самом деле разбита! Ура!»{479} В записях майора Джеффриса по прозвищу Ма из гренадерского полка корпуса Хейга в тот день значится «долгий изнурительный марш… по плохим пыльным дорогам на страшной жаре. Все очень устали и не могут понять, что мы такое делаем»{480}. Возмущенный тем, что по дороге то и дело попадаются отставшие от строя Колдстримовские гвардейцы, он потребовал запретить подобные вольности в своем батальоне, в качестве единственной уступки позволив самым уставшим сложить ранцы и винтовки на багажные повозки.

Бернард Гордон-Леннокс осуждал предполагаемую секретность, из-за которой офицеров не посвящали в намерения и планы штаба верховного командования: «Очень обескураживает. Никто не знает, куда мы движемся, где кто, кто против нас, вообще ничего, а если что-то и говорится, то оказывается потом совершенно ошибочным»{481}. На самом же деле таинственность объяснялась вовсе не секретностью, а некомпетентностью и нерешительностью штаба. Неспособность довести до сведения подчиненных задачу и контекст операций британское командование не изживет до конца кампании.

Та же картина повторилась 25 августа. У развалин древнеримского форума в Баве дорога на юг разветвлялась. Одна явно оказалась бы слишком узкой для всех экспедиционных войск и толпы беженцев из ближайших окрестностей. Было решено отправить 1-й корпус по дороге, огибавшей с востока большой Мормальский лес, а 2-й корпус почти параллельным курсом по дороге, огибавшей лес с запада. В Баве на целый день возник затор, через который с большим трудом просачивались разрозненные французские формирования. «Никогда еще я так не уставал, – признавался капитан Гай Блюитт из Оксфордширско-Букингемширского пехотного полка. – За эти 46 часов без сна мы покрыли 65 км, и вообще страшновато тащиться в хвосте. У Баве стало очевидно, что дела серьезные, дорога забита – кавалерия на лошадях, кавалеристы без лошадей, санитарные повозки, беженцы, велосипеды, коляски, орудия, пехота в ряд по четыре; пехотинцы, отставшие от своих частей; пехотные части, не ведающие, куда им двигаться, и спящие по обочинам. На булыжных мостовых Баве ноги стирались в два счета, и мы с облегчением свернули на скошенное поле, где предстояло встать лагерем. Вскоре там уже горели костры, у нас появилась еда и постель из соломы»{482}.