Я открыл было рот, намереваясь ответить, но он жестом остановил меня и с неожиданным пылом продолжал:

— Откажитесь от поисков! Обуянный гордыней, вы мечетесь в бесплодном стремлении обрести то, что, без сомнения, убьет вас, вне зависимости от того, найдете вы или нет. Немало людей, которым вы даже в подметки не годитесь, погибли, пытаясь отыскать эту химеру.

— Я никого не боюсь, ни с кем себя не сравниваю, и ни капитулу Тулузы, ни королевскому сенешалю, ни католической Церкви не в чем меня упрекнуть.

— Подобно проказе, ересь метит лицо отступника своими язвами! И не нужно быть ясновидящим, чтобы распознать ее. Взглянув на вас, я сразу понял: не Иисус Христос восседает на троне вашей внутренней скинии, в ней поклоняются иным кумирам, ибо рядом с Христом я отчетливо вижу призраки забытых ныне альбигойцев. Зачем я вам это говорю? Хочу вас предупредить: будьте осторожны и не верьте тем, кто утверждает, что инквизиторы уже не столь могущественны, как прежде. Они по-прежнему разжигают костры, предназначенные для еретиков. По их приказам еретиков бросают в темницы, и они по-прежнему судят людей не за дела, а за намерения. А ваши намерения мне известны так хорошо, словно они крупными буквами написаны у вас на лбу. Послушайтесь меня, Мишель де Брамвак, и возвращайтесь в Тулузу! Вы отличный лекарь и сможете принести много пользы жителям своего квартала. У каждого своя роль. Так что отправляйтесь в Тулузу, достойный лекарь, и незамедлительно! Сегодня до захода солнца вы должны покинуть наш город.

Я рассмеялся, желая показать, что не воспринял всерьез его слова, и вместо ответа задал ему вопрос:

— Но ведь было время, когда вас самого подозревали в ереси?

Он пожал плечами.

— А теперь вы приказываете мне уехать?

Он сжал губы. Глаза его засверкали.

— Да. Именно приказываю, — процедил он, понижая голос, — но приказываю не от имени трибунала инквизиции и не от имени Церкви, хотя имею право выступать от имени и первого, и второй. Сейчас я отдаю приказ от себя лично — в ваших же интересах.

И, смерив меня своим мертвящим, не терпящим возражений взглядом, он продолжил спуск, а так как лестница была узкой, через несколько шагов лицо его оказалось почти рядом с моим.

И я целый миг дышал мерзким зловонием, ибо дыхание его источало запах гниющей плоти.

Спустившись на три пролета, де Барусс обернулся. Ветер, большой любитель нарушать заботливо наведенный порядок, снова вздыбил его плащ, а лицо его, недвижное и словно окаменевшее, выражало непреклонность, загадочность и полное отсутствие человеческих чувств.

Мне очень хотелось понять смысл его слов, спросить, почему он не хочет, чтобы я продолжал поиски. Но, глядя, как он удаляется, я испытал невероятное облегчение, а потому легко справился с искушением броситься за ним вдогонку. Мне вдруг показалось, что еще несколько минут назад я балансировал на краю ужасной бездны. Зловещие испарения, поднимавшиеся с ее дна, окутывали меня липким туманом и неумолимо тянули вниз, в ту самую бездну, откуда совсем недавно я слышал суливший смерть призывный вой волков. И, как и прежде, я не мог объяснить, что помогло мне удержаться от рокового шага.

Честно говоря, я до сих пор не знаю, существует ли та самая бездна, куда нас за грехи старается столкнуть нечистый. Или какая-нибудь иная бездна, вроде той, куда чуть не сорвался я. Не является ли эта жуткая пропасть вымыслом, плодом нашей взбудораженной обстоятельствами фантазии? А если бездна не вымысел, тогда кто скрывается в ней? Почему обитатели ее хотят утянуть нас к себе? Неужели только потому, что сами когда-то в нее упали? Известно, что падшие обладают великой силой, рожденной жгучим желанием низвести до собственного состояния тех, кто сумел удержаться на плаву. Все знают: нельзя гулять по вечерам в окрестностях лепрозория, так как прокаженные подстерегают идущих мимо прохожих и затаскивают их к себе, дабы прикосновениями и поцелуями заразить своим недугом. Нет ничего ужаснее равенства, исходящего снизу. Падшие всегда готовы погубить своих ближних, сумевших устоять, не поддаться лишающей воли силе инерции.

Наконец я понял, кто творит зло ради зла. Самое любопытное, люди эти уверены, что они никому не причиняют страданий, ибо они не знает, что такое страдания.

Если бы Домисьен де Барусс узнал, что я смирился с серостью своей духовной жизни и обрел в ней счастье, он, возрадовавшись, не стал бы даже пытаться уничтожить меня. Но высокое стремление, которое он чувствует во мне, вызывает у него ненависть, хотя он прекрасно знает, что стремление это ни к чему не приводит и никому от него не легче — кроме, разумеется, меня самого. Достаточно одной лишь искры духовного света, вспыхнувшей в одинокой душе, и вот уже злые силы объединяются, чтобы задушить ее. Ибо из любой, даже самой крохотной искорки всегда может разгореться пламя.

Господи! Защити меня от вражеских ловушек, от колдовства и от яда! Я знаю, чем дальше, тем больше терний появляется на нашем пути, и наступает минута, когда лицо и руки наши ободраны до крови, а ноги наши ступают по острым колючкам. Враги подстерегают нас со всех сторон, поэтому сохрани, о Господи, мой несокрушимый щит из нерушимой веры в светозарный вышний мир, мои упования на человеческий разум и дозволь хотя бы иногда любоваться восхитительным ликом неведомой богини, созерцать свет утренней звезды и никогда не терять надежды отыскать Грааль — священное вместилище крови Иисуса Христа.

* * *

О Торнебю, почему тебя не было рядом со мной? Одинокому человеку не на кого положиться, кроме самого себя. Не встречая ни дружеских подмигиваний, ни одобрительных взоров, одиночка не уверен в правильности своих поступков.

Не знаю, чему я обязан благополучным исходом той зловещей лунной ночи — то ли непосредственности собственной натуры, то ли трудам невидимого покровителя. Многие верят, что усилием души можно отвратить от себя злой умысел, но я в этом сомневаюсь.

Накануне той напоенной злом ночи я отправился погулять и, выйдя через городские ворота, направился в сторону холма, с вершины которого можно было разглядеть проступавший среди еловых стволов силуэт проклятой часовни, построенной в стародавние времена сеньором де Баруссом.

Наслышанный о том, что в часовню уже давно не ступала нога человека, я был несказанно удивлен, когда при свете луны увидел на фоне елей, там, где, по моим расчетам, располагалось заброшенное святилище, пятно света, напоминавшее огромный красный глаз, который в упор смотрел на меня. Откуда взялся этот одинокий глаз? Похоже, он был изображен на церковном витраже, который кто-то осветил изнутри. Значит, в ночной час в церкви кто-то находился. Тот, кто забрел в нее по причине непомерного любопытства, явно обладал недюжинным мужеством. Лесная часовня наводила на жителей края такой страх, что к ней боялись приближаться даже днем. Тридцать лет назад цыганская семья, изгнанная из Сен-Бертрана, решила укрыться в ней от грозы. На следующий день всех шестерых членов семьи нашли мертвыми перед церковным порталом. Без сомнения, их убила молния, но местные жители уверяли, что цыгане стали жертвой древней змеи, привезенной из крестового похода соратником Раймона де Сен-Жиля.