«А что Александр Ювченко?» – спросила она. Доктор оторвался от списка и сказал: «Пойдемте со мной внутрь».

Первые пациенты с Чернобыльской станции оказались в Москве вскоре после рассвета в воскресенье 27 апреля[977]. В аэропорту Внуково их встречали врачи в защитных костюмах и фартуках из ПВХ, и автобусы с сиденьями, застеленными полиэтиленовой пленкой[978]. В больнице № 6, лечебном учреждении для работников Минсредмаша – 600 коек с отделением радиологии на двух этажах – для чернобыльцев освободили целое отделение[979]. Некоторых привезли в одежде, которая была на них в момент взрыва; многие были покрыты радиоактивной пылью, и транспорт, на котором их доставили, было уже поздно дезактивировать[980]. Самолет, на котором летела первая группа пациентов, разобрали, один из автобусов отправили в Курчатовский институт, загнали в яму и захоронили[981].

К вечеру воскресенья в палаты больницы поступили 207 мужчин и женщин – по большей части работники ЧАЭС и пожарные, а также охранники, остававшиеся на своих постах возле горящего блока, строители, ожидавшие автобуса под шлейфом выброса, и рыболовы, сидевшие на берегах впускного канала[982]. Ста пятнадцати из них поставили диагноз «острая лучевая болезнь». Десять получили настолько высокие дозы радиации, что врачи сразу же сочли их несовместимыми с жизнью[983].

Клиническим отделением больницы № 6 заведовала 62-летняя Ангелина Гуськова[984]. Она начала свою карьеру в радиологии более 30 лет назад, при зарождении советской программы ядерных вооружений. В 1949 году, только получив диплом невролога, она была распределена в Челябинск-40, закрытый город на юге Урала, – лечить солдат и заключенных ГУЛАГа, работавших на плутониевых фабриках химкомбината «Маяк». Попадая в самые закрытые и охраняемые места, даже специалисты вроде Гуськовой часто не имели представления о том, куда едут, а на месте им запрещалась связь с наружным миром и отъезд. Когда Гуськова спустя два года не вернулась из «Маяка», мать решила, что ее арестовали[985]. Она писала письма в МГБ, прося освободить дочь, а молодой врач начала карьеру на передовом крае биофизики.

На «Маяке» Гуськова увидела первых жертв острой лучевой болезни – 13 заключенных, поступивших в клинику с тошнотой и рвотой[986]. Не понимая симптомов, врач лечила их от пищевого отравления и снова отправила на работы. Только когда люди вновь попали в больницу, жалуясь на лихорадку и внутренние кровотечения, она обнаружила, что они получили огромные дозы радиации, копая траншеи в сильно загрязненном радионуклидами грунте возле Радиохимической фабрики № 25. По меньшей мере один заключенный получил считавшуюся смертельной дозу в 600 бэр.

Позже станочницы, работавшие на Радиохимической фабрике, начали страдать от другого загадочного недомогания: они испытывали слабость и головную боль, а потом боли настолько сильные, что, по словам одной из жертв, «на стену хотелось лезть»[987]. Гуськова одной из первых описала симптомы этой новой болезни – хронической лучевой болезни (ХЛБ), вызываемой длительным слабым облучением от радиоактивных изотопов. Она разработала методы диагностирования и лечения и провела исследования, которые показали начальству в Средмаше, что облучение не причиняет большого вреда, если быть осторожным. Молодого врача быстро повысили. Ее перевели на секретный испытательный полигон в Семипалатинске – сотни тысяч квадратных километров казахстанской степи, известные просто как «Полигон», – наблюдать первые советские атомные взрывы и лечить кинооператоров, которые сразу после взрыва побежали в зону испытаний забирать свои пленки. Гуськова стала личным врачом самого «отца» бомбы Игоря Курчатова, а в сентябре 1957 года на «Маяке» оказывала экстренную помощь жертвам первой радиационной аварии в СССР – взрыва отстойника № 14. В том же году, в возрасте 33 лет, ее назначили в новую радиологическую клинику при Институте биофизики в Москве[988].

В следующие 30 лет ядерная империя вновь образованного Министерства среднего машиностроения расширялась с яростной скоростью, галопом к Армагеддону, уделяя безопасности не слишком много времени. Цену прогресса платили неудачливые технари на реакторах и облученные подводники, которые один за одним падали на своих постах, а потом получали тайные похороны или отправку в Москву на обследование в отделении Гуськовой в больнице № 6[989]. Аварии сами по себе оставались тайной, и выжившим пациентам не разрешали раскрывать истинную причину болезней, которые будут преследовать их до конца жизни. Но Гуськова и ее коллеги собрали огромный объем клинических данных о воздействии радиоактивности на человеческий организм. Обеспокоенная отказом Средмаша признать опасности, неизбежные при поспешном развитии атомной энергетики, в 1970 году Гуськова написала книгу, излагавшую возможные последствия серьезной аварии на гражданской атомной станции[990]. Рукопись поступила к заместителю министра здравоохранения СССР, но тот в ярости швырнул ее автору, запретив публикацию. На следующий год Гуськова систематизировала свои многолетние клинические наблюдения в книге «Лучевая болезнь человека», за которую ей была присуждена Ленинская премия[991].