– Маме грозит опасность? – тихо, испуганно спросил Ляншань. – Это её враги?

– Это могут быть и враги, и друзья, – немного подумав, ответил отец. – Посмотрим, что скажет старик Лю. Но матери ты сам всё расскажешь.

– Хорошо, отец.

Может, он зря испугался. Но пустой взгляд того незнакомца и его слова… Хотя Ляншань считал себя почти взрослым, эта встреча его не на шутку испугала. «Всегда доверяй первому ощущению, сынок, – говорила мама. – Потом глаза, уши и разум дадут тебе множество мелких штришков, большинство из которых будут ложными, но в первый раз человек смотрит душой. А душа не ошибается никогда». Так вот, если верить первому ощущению, Ляншань сегодня смотрел в глаза лютому врагу.

Горе и радость редко ходят рука об руку. Обычно радость стучится в двери, прежде чем войти, а горе без лишних расспросов срывает их с петель и вламывается в дом, не глядя ни на заслуги, ни на титулы, ни на богатство.

Сегодня в кузнечной слободке был именно такой день – день горя и радости. Радость принесли сыновья, которых после года отсутствия, после возвращения в Бейши, как в место службы, построения и доклада начальству отпустили на побывку по домам. А горевали кузнецы и их семьи по мастеру Чжану, умершему – так уж получилось – сегодня на рассвете. Так что Чжан Бин явился аккурат на похороны деда… Года полтора назад, ещё до отъезда внука, мастер начал жаловаться на плохое зрение. Пару месяцев спустя старик стал промахиваться молотом мимо заготовки, а однажды едва не покалечил сына раскалённым прутом. Тем же вечером мастера на совете постановили отправить его на отдых. Сыновья и внуки обязаны позаботиться о немощном старике. С тех пор прошло больше года. И за это время случилось нечто страшное: крепкий, жилистый дед с ясным острым умом превратился в дряхлую развалину. Притом семья действительно заботилась о нём, старика неподдельно любили и уважали. Сыновья оторвали бы голову любому, кто посмел бы сказать плохое слово об отце, а невестки дружно обругали бы любую сплетницу, которая открыла бы рот по поводу «нахлебника, объедающего семью». Но в глаза этого, понятно, никто не говорил, а за язык ещё никого не поймали. Тем не менее слухи доходили до старика Чжана, и, скорее всего, именно они подорвали его дух. Он, с десяти лет не отходивший от наковальни, почувствовал себя ненужным, обузой для сыновей и старой жены, которых тоже очень любил. И вот результат… Словом, радость от возвращения сына и внука была омрачена большим горем.

Мастера Чжана провожали всей слободкой, хотя похороны в империи считались делом семьи. Но кузнецы-оружейники в Бейши давно превратились в сплочённый клан почище любой мафии. Горе или радость одной семьи становились общими, и если радость при этом преумножалась, то горе делилось на всех и становилось не таким давящим. А Яна не знала, что и думать по поводу новостей, которые одну за другой принесли ей старшие сыновья. Сначала Ляншань огорошил известием о странных русскоговорящих купцах, а потом Иван добавил бензинчику в огонь, рассказав о происшествии на дороге.

– Она наверняка у киданей, – заметив, что мать побелела, как мел, старшенький постарался её успокоить. – Я видел следы. В той стороне кочует Лугэ, а Мэргэн всегда с братом, он не даст Сяолан в обиду.

– Проверить бы, – мрачно проговорил Юншань, выслушав рассказ приёмного сына. – Если ты прав, Мэргэн скоро здесь объявится. Или письмо передаст. Но если через три дня вестей не будет, сам повозку запрягу и поеду… Ши, чего копаешься? Налей воды в рукомойник.

Маленький слуга всё так же сомнамбулически поклонился и побежал за ведром.

К вечеру Ивану пришлось возвращаться в казармы: господин тысячник резонно считал, что солдатам регулярного войска мамки-няньки не нужны, иначе пограничный корпус рисковал превратиться в «фубин» – нечто вроде военных поселений. С жёнами, детьми, земельными наделами и прочей головной болью для солдат. Боеспособность таких частей вызывала у начальства закономерный скепсис, частенько выражавшийся совсем не парламентскими словечками. Потому служивые, кому не пришёл черёд идти в ночную стражу, обязаны были до заката вернуться в место постоянной дислокации. То бишь в казарму. За нарушение режима – полсотни ударов палкой. Притом сами солдаты считали это наказание очень мягким: мол, в прежние-то времена за такое голову с плеч снимали. Но и битым ходить никому не улыбалось… Словом, в радость, беспокойство и волнение после его ухода в доме семьи Ли немного улеглись.

– На хорошем счету у начальства он, – бурчал Юншань, старательно имитируя недовольство. – Хвастун. Я в его годы был скромнее.

Яна тонко, понимающе улыбнулась: от кого этот человек хочет скрыть свои истинные чувства? От жены?

– Ты в его годы не мечтал о военной карьере, – сказала она. – Может быть, и зря.

– Военная карьера для сына кузнеца? Не смеши меня, женщина.

Яна рассмеялась.

– Мой прадедушка во время войны дослужился до… здесь, наверное, это тысячник будет, – проговорила она. – Ему было двадцать девять лет. Правда, после войны он вернулся к наковальне… Любимый, не ворчи. Всё равно мы уже ничего не изменим.

– Ванди мой сын, – хмуро проговорил мастер, отхлебнув подостывший чай. – И раз признаёт меня отцом, пусть слушает мои наставления. Я ему только добра желаю. Честолюбие – хорошая штука для воина, но если он действительно хочет дослужиться до высокого звания, пусть спрячет его подальше и никому без особой надобности не показывает. Пока не станет генералом. Наша армия строится на умениях и дисциплине, а не на бахвальстве молодых выскочек… Всё, Янь, не выгораживай его. Не получит от десятника – получит от меня. Лучше подумаем сейчас, что делать с этими… гостями на рынке.

– Я уже думала… – сказать по правде, Яна с удовольствием поговорила бы на другие темы. Чувства надвигающейся опасности не было. Вместо него душу изводили смутная тревога и неуверенность. Как будто перед экзаменом, к которому она не была готова. – Если бы хоть издалека взглянуть на того человека. Вдруг я его знаю? Тогда и решим, что делать.

– Лю сказал, что эти остановились в гостином дворе почтенного Йи Суйю.

– Неплохо для мелких лоточников. Их там пустили дальше порога?

– Да, в средствах не стеснены, хоть по виду и не скажешь. Значит, дело, с которым они сюда пришли, важное. И раз один из них говорит на твоём языке, есть вероятность, что их дело связано с тобой… Потому Ванди лучше ночевать в казарме или ходить в ночные дозоры с товарищами.

– Ты ведь понимаешь, что именно сейчас сказал?

– Понимаю. Нам снова понадобится покровительство господина тысячника. И я прямо сейчас пойду к нему. Раньше, сама видишь, никак – похороны Чжана… Ох, чувствую, завертится история… – мастер, отставив чашку, поднялся с кана.

– Не в первый раз, Юншань, – вздохнула Яна.

– Нам тогда просто повезло. Сейчас одного везения может оказаться мало… Ляншань, сынок, поди сюда.

– Да, отец, – подросток был не слишком доволен – он как раз собрался пойти к друзьям и рассказать пару баек о возвращении старшего брата, – но выказать это недовольство не посмел.