Альба тихо оделась. По молчаливому согласию мы оба притворялись, что я все еще сплю. Одевшись, опустилась на колени на пол рядом с кроватью, повернула к себе мою голову и молча обняла. Затем заплела косу и ушла. Я задумчиво смотрел на вмятину в простыне, там, где только что лежало ее тело.

Уже очень давно я не видел возле себя этой вмятины.

Помню, в тот черный день я шел на работу с чувством облегчения: праздники заканчивались. Если преступник согласовывал свои зверства с важными датами виторианского календаря, после праздников Белой Богородицы ему пришлось бы ждать до осени, возможно, до «Фестиваля», который отмечался в первую неделю сентября, или до дня Богородицы Эстибалис[50], 12-го числа того же месяца.

Всего на день дольше. Усиленное наблюдение за улицами, затем поиски Энеко Руиса де Гауны.

Нельзя сказать, что у нас с Эстибалис все было в порядке. Никто из нас толком не умел притворяться. Любоваться в течение всего рабочего дня физиономиями друг друга, на которых изображались упреки и недовольство, было слишком тяжелым испытанием для нашей дружбы.

На звонки Энеко не отвечал, однако Эсти категорически отказывалась подать заявление о его исчезновении. Во-первых, он исчез по своей воле – возможно, спрятался где-нибудь в деревне или в пещере. Во-вторых, потому, что моя напарница не хотела пугать его лишний раз, чтобы тем самым он обнаружил свое местопребывание.

Мой брат Герман позвонил мне с утра; в его голосе я сразу же уловил нотки беспокойства, которое он и не думал скрывать.

– Как ты вчера провел вечер, Герман? С кем-то встречался?

– Да, мы собрались всей компанией. Атмосфера была довольно странная; все только об одном и говорили, сам понимаешь. Зачем лишний раз тебе напоминать…

– Да, давай лучше о чем-нибудь другом. – Я отвел взгляд от экрана компьютера.

– Взял сегодня в офисе выходной, договорился пообедать с Мартиной в Спортклубе: пара жареных лепешек, чтобы поддержать традицию. Мартина еще не пришла – вчера она оставалась допоздна, ей хотелось напраздноваться до упаду, оттянуться как следует. Я звонил тебе; может, ты хочешь присоединиться и проглотить с нами по шашлычку и тортилье…

– Приятно знать, что ты обо мне заботишься, братец, – улыбнулся я, потягиваясь. – Но у меня сложный день. Может, завтра буду чуть посвободнее.

– Перестань, Унаи. Завтра праздники кончаются. Так вся жизнь пройдет стороной.

– И это говорит любитель встретить утро в кабинете…

– Хорошо, хорошо. Мое дело – предложить. Держись, увидимся в субботу в Вильяверде.

– До встречи в Вильяверде. Вкусной вам тортильи.

– Уж в ней-то мы знаем толк, – усмехнулся Герман и нажал отбой.

Было пять вечера, когда мы с Эстибалис направились на Дато. Последний парад блуз пользовался наибольшей популярностью: это был день гуарро[51].

Звуки оркестра послышались ровно в назначенный час. Первая бригада, «Бересиак»[52], двинулась от Постас. Впереди ехал старый грузовик, оформленный по мотивам праздника; из него зрителей, следовавших за процессией по обе стороны улицы, щедро осыпали мукой.

В считаные минуты улица Дато наполнилась запорошенными мукой пешеходами, тротуар был покрыт белым. И не только тротуары: даже стволы магнолий и крепкие деревянные скамьи – и те были в муке.

Нам с Эсти пришлось делать усилие, чтобы не заразиться царящей беззаботностью. Мы знали, что вокруг прячутся агенты в форме и в штатском, следящие за самыми знаковыми местами города, отчасти чтобы успокоить нервозность горожан, которые при виде полицейских будут чувствовать себя на собственных улицах чуть более уверенно.

Телевидения и прессы тоже было больше обычного. Складывалось впечатление, что праздники Белой Богородицы внезапно заинтересовали всех поголовно; операторы и репортеры сновали туда-сюда со своими микрофонами, готовые взять интервью у любого, у кого имелось хоть какое-то собственное мнение – пусть даже нелепое или туманное – относительно личности убийцы. Улицы в центре города были заставлены микроавтобусами СМИ, которые парковались даже в неразрешенных местах, что предполагало дополнительную работу для подразделений безопасности дорожного движения.

Вслед за «Бересиаком» прошли «Правнуки Селедона», «Хаторрак» и «Десигуалес». Парад длился меньше часа, но после него улицу Дато словно покрывала тонкая белая ткань, а настроение горожан, наблюдавших за зрелищем, заметно улучшилось.

Между мной и Эстибалис повисло неловкое молчание. Мы проследовали по Дато; толпа растекалась по Генерала Алава и Сан-Пруденсио. Когда же прибыли на площадь Ковчега, моим глазам предстало зрелище, от которого мороз пробежал по коже.

У подножия статуи Путника была расстелена белая простыня. Толпа, обтекавшая ее с двух сторон, чтобы не наступить, будто ничего не замечала.

– Ты видела? – спросил я Эсти. Горло у меня пересохло от волнения.

– Думаю, это мрачные шуточки блуз: такое впечатление, что под простыней очертания тел.

– Давай-ка оцепим площадь и откинем простыню. Надо сделать все так, чтобы люди ничего не заметили.

– Ладно, попытаемся. – Эстибалис повернулась и позвала патруль.

Вскоре мы оцепили все подступы к площади Ковчега с улицы Дато и Сан-Пруденсио, узкого переулка Ковчега, а также выходы на площадь из книжной лавки и магазина «J.G.».

Я не сводил глаз с очертаний человеческих тел под простыней, и с каждой минутой мне становилось все более не по себе.

– Надеюсь, это манекены. Не думаю, что там люди: за все это время они не шелохнулись.

Эстибалис покосилась на простыню и легким кивком дала понять, что нервничает не меньше моего.

– Пора действовать, – сказала она. – Если это трупы, надо позвонить судье, судмедэксперту и криминалистам.

Эсти подошла к простыне, протянула мне пару перчаток, и мы осторожно приподняли уголок, самый дальний от огромных ног Путника.

Первое, что мы увидели, были цветок эгускилора и лысая голова мужчины, присыпанная мукой. Белая мучная пыль не давала рассмотреть черты лица, и человек казался безымянной куклой, которую не успели раскрасить.

Эсти неподвижно смотрела на эту голову, и на лице ее обозначалось все более заметное изумление.