По контрасту с тем, что я только что слышал на презентации Убанбе, слова Терезы показались мне глубокими. Но до конца я их не понимал. «О чем вы говорили до того, как я пришел?» – спросил я. Мне ответил Адриан: «Завтра я уезжаю в Барселону. Проведу два или три месяца в специализированной клинике. Но не из-за спины, а из-за этого». И он поднес руку к голове. «Правда?» – сказал я. «Если все будет продолжаться, как до сих пор, я плохо кончу. Это ясно. А с лечением – посмотрим». Тереза схватила его за руку: «Вначале без выпивки тебе будет трудно, но тебе помогут, и ты добьешься успеха. И если у тебя это получится, тебе выпадут очень хорошие карты, потому что ты очень талантливый. Ты только должен играть всерьез. И этого достаточно». – «Тереза мне очень помогла», – признался Адриан. «В последнее время мы часто разговаривали по телефону, – сказала она с большей живостью, чем до этого. – Но ты не думай. Главной темой наших разговоров были дела».

Адриан тоже приободрился: «Не знаю, как ты на это посмотришь, Давид. Тереза советует мне организовать на лесопильне еще один цех. Получить французский патент и начать мастерить деревянных кукол. Мой отец согласен». – «Через несколько лет спрос на них будет огромный, – поддержала его Тереза. – Этот вид игрушек имеет большой успех во Франции. Они используются в новых направлениях педагогики». – «На первый взгляд очень неплохо, Адриан. Но что же будет с крокодильчиками?» – пошутил я. Он ответил со всей твердостью: «Я не собираюсь больше вырезать крокодильчиков. С этим покончено». – «Должна тебе сообщить еще одну новость, Давид», – сказала Тереза. «У меня уже голова кружится от такого количества новостей». – «Я теперь француженка. Через год начну работать с кузиной Женевьевы.

Она управляющая небольшой гостиницы около Биаррица. У нас с Адрианом очень интересные идеи по поводу того, как развернуть дело».

Адриан, Тереза, Мартин, Хосеба: все они принимали решения, все куда-то уезжали. Я же оставался дома, при своей маме, занимаясь лишь тем, что ждал, что же будет с моим письмом к Вирхинии или с бидонами с бензином, спрятанными в лесу. «О чем ты думаешь, Давид?» – спросила меня Тереза. «О том, что у меня нет характера. Вот о чем я думал», – ответил я.

Я все время мысленно возвращался к бидонам с бензином. Почему бы мне не вернуться в Ируайн и не сказать всей компании, чтобы они выметались оттуда? Но это было непросто. Я не чувствовал в себе решимости откровенно поговорить с Биканди. «Это негативные мысли, Давид. Немедленно отбрось их», – сказала мне Тереза. «Тогда я расскажу вам еще об одной вещи, о которой я думаю. Я вижу, что вы изменились. Вы – не те, что были раньше. И Мартин тоже. Недавно он позвонил мне из Мадрида и неожиданно поэтично говорил об огнях города». Тереза улыбнулась улыбкой, которую я узнал: это была ее особая пренебрежительная улыбка. «Должно быть, накачался кокаином! Это единственное, что может изменить моего брата, такого grossier». – «Ну, я тоже принимаю таблетки, – сказал Адриан. – Может быть, поэтому я кажусь тебе другим». – «Не сравнивай», – сказал я ему. Но его унылое состояние духа было, несомненно, связано с таблетками.

Наступил момент прощания. Тереза отошла в сторону и вернулась с двумя «розами. Одна для Адриана, другая для меня. «Это последние. Больше не будет», – сказала она. «Кое в чем ты совсем не изменилась, Тереза. Ты по-прежнему склонна к театральным эффектам». – «Да, но теперь это театр реализма». Она произнесла эти слова по-французски: Théâtre de la verité. Она поцеловала меня в щеку: «До следующего раза, Давид». – «Ты не останешься в Обабе?» – «Нет, – ответила она. – Я еду в Лондон. Не могу же я работать в гостинице Биаррица, не владея английским». Я обнял Адриана: «Поговорим, когда вернешься из Барселоны». Его глаза наполнились слезами.

На стоянке машин было много, как никогда. Серый «додж-дарт» Анхеля и «пежо» Берлино стояли рядом. Я спросил себя, не для их ли поджога предназначался бензин в бидонах. В любом случае мне не о чем было беспокоиться. Я ни в чем не был замешан. Агустин и Биканди обманули меня, воспользовались ложным предлогом, чтобы обосноваться в Ируайне. В случае, если что-то произойдет, я ни при чем. «Я думал, они готовят школьные материалы», – объясню я жандармам.

Я медленно поехал вниз от гостиницы, закрепив аккордеон на багажнике «гуцци». Когда я миновал поворот, моим глазам открылась долина. По ней протекала река, а на реке была заводь, которую мы называли Урца. Немного выше Урцы возле моста стоял дом. А в доме – открытка с розой. А на открытке – послание: «Вирхиния, пишу тебе теплой ночью 27 августа, возможно, злоупотребляя нашей давней дружбой. И только затем, чтобы задать тебе вопрос: не хочешь ли ты встречаться со мной? С нетерпением буду ждать ответа». На руле «гуцци» у меня была роза, которую дала мне Тереза, – настоящая роза, не с открытки. Приехав домой, я поставлю ее в стакан с водой. И буду ждать письма от Вирхинии до того дня, когда начнут опадать ее лепестки. Не дольше.

Начал накрапывать дождь, и я остался дома смотреть матч по хоккею на льду, который шел по телевизору. «Тебе пришло письмо», – сказала мне мама, входя в гостиную с маленьким конвертом в руке. На нем не было имени отправителя, а мои имя и адрес были выписаны очень тщательно, четким почерком. «А, да», – сказал я.

Мама выглядела уставшей. Она сняла очки и потерла глаза. «Пойду в мастерскую, – сказала она. – Не могу терять ни минуты. Нужно закончить подготовку к празднику». – «В этом году будет много новых костюмов?» – спросил я. Мне стоило большого труда произнести эти слова спокойным тоном, скрывая бурлившие во мне чувства. Я был убежден, что в конверте, который она держит в руках, ответ от Вирхинии. «Большинство костюмов уже закончены, – сказала она. – Сейчас мы занимаемся лентами. В этом году девушки отнеслись к нарядам очень серьезно. Каждая из тех, кто ходит в мастерскую, вышивает себе ленту».

По традиции девушки Обабы готовили шелковые ленты для участия в игре, которую устраивали в первый день праздников. «Тебе что-нибудь нужно?» – спросила меня мама. Мне ничего было не нужно, я прекрасно себя чувствовал. Она осторожно, словно боясь кого-нибудь разбудить, прикрыла дверь.

Внутри конверта было нечто, что распирало его и придавало объем, и какой-то маленький твердый предмет лежал посредине. Я несколько раз пощупал наполнитель и пришел к выводу, что речь идет о тонкой стружке, материале, который тогда, еще до наступления эры вездесущего полиэтилена, использовался для предохранения фарфоровых и прочих хрупких предметов. Но что же он предохранял? В первый момент подушечки пальцев определили лишь малые размеры и твердость предмета. Но я продолжал ощупывать его и пришел к выводу, что это колечко. Я больше не смог сдерживать себя и разорвал бумагу. Среди стружек лежало маленькое пластмассовое колечко.

Я посмотрел на экран телевизора. Игрок в красном шлеме на полной скорости пересекал ледяное поле по направлению к воротам противника. Он бросил шайбу, не попал, и трое игроков в черных шлемах окружили его, тесня к барьеру.

Единственная бумажка, которую я обнаружил в конверте, своего рода обертка для стружки, была абсолютно чистой. Ответом Вирхинии было колечко. Я испытал замешательство, будучи не в состоянии истолковать это послание.