Фотография, которую нам сделали в день гонок с лентами, все эти годы хранилась у меня в ящике здесь, в Стоунхэме. Сейчас она лежит передо мной на столе. Вирхиния очень красива в своем только что сшитом зеленом платье и смеется над какой-то глупостью, которую я говорю фотографу. У меня вытянуты руки, я демонстрирую перед фотоаппаратом ленту, которую мне только что удалось заполучить. Фоном для снимка служат остатки памятника; в углу видна тележка продавца мороженого, приехавшего в тот год на праздники в Обабу.

Все, кто обрел себе в результате игры пару, приблизительно тридцать юношей и столько же девушек, отправились в ресторан, где состоялся банкет. Мы с Вирхинией сидели в конце стола напротив друг друга. Передавая ей кусочек хлеба или отвечая на ее вопрос, я под любым предлогом дотрагивался до ее пальцев, ладони, руки. Когда нам принесли десерт, я протянул ей пирожное с кремом, и она взяла его ртом. На кончиках пальцев я ощутил ее влажные губы.

К нам подошел парень, у которого на шее была красная лента, и поставил на стол аккордеон. «Если можно, Давид», – сказал он мне. Вокруг все зааплодировали. Я спросил, что же это они заставляют меня работать в такой день. «Надо успеть потанцевать, прежде чем наши девушки уйдут с другими», – сказал парень с красной лентой. Его острота вызвала новые аплодисменты. «Что вы хотите, чтобы я вам сыграл?» – «Казанок!» – заявили все хором. «Вам же хуже!» – сказал я им, пристраивая аккордеон «Мы, аккордеонисты, вынуждены подчиняться, – извинился я перед Вирхинией. – Это наказание. Мы не сможем потанцевать друг с другом». Я был в восторге, видя, что Вирхиния довольна. «Ничего, потом потанцуем под оркестр», – непринужденно сказала она.

Некоторые парни разошлись настолько, что изображали коней, взгромоздив себе на плечи других участников банкета. «Постарайся не переборщить с аккордеоном, а то кто-нибудь еще свалится и у нас будут неприятности», – сказал мне на ухо хозяин ресторана. «Сейчас я выведу их всех на улицу», – сказал я ему. Я заиграл первые такты пассакальи Pagotxueta и направился к двери. «Все идут за нами», – сказала мне Вирхиния.

Когда я дошел до каштанов, я снял аккордеон и вернул его юноше с красной лентой. Теперь я был свободен и мог получать удовольствие от своего собственного праздника.

Трубач оркестра объявил в микрофон классическую вещь: «А теперь для всех вас Пятьсот миль». – «Она мне очень нравится. У нее очень красивая мелодия», – сказала Вирхиния. «Faborez?» – «Разрешите?» – спросил я в ответ. Именно так крестьяне приглашали девушек на танец. «Я не могу отказать. Ведь тебе досталась моя лента», – ответила она. Мы стали танцевать. «До какого времени действует привилегия? Только до полуночи?» – «Мы же на празднике. Лента послужит тебе по крайней мере до часу ночи». Я обнял ее за талию и притянул к себе. Ощутил кончики ее волос у себя на щеке. И еще крепче прижал ее к своему телу.

Внезапно оркестр перестал играть, и вместо музыки послышался какой-то шум, он становился все громче. «Разбрасывают листовки, Давид», – сказал мне мужчина, танцевавший со своей женой. Мы были знакомы с тех времен, когда я играл на фисгармонии в церкви, потому что он пел в хоре, «Смотрите! Смотрите!» – воскликнул он, указывая рукой на здание муниципалитета. Там на балконе горел флаг Испании. «Тот, кто это сделал, ловчее меня!» – сказал мужчина своей жене. Трубач оркестра закричал в микрофон: «Спокойствие, пожалуйста!» Они снова начали играть Пятьсот миль, но это было уже бесполезно. Все уходили с площади.

Когда народ разошелся, я увидел два «лендровера» и человек шесть жандармов с винтовками наперевес. «А вот теперь как раз то, что надо!» – воскликнул мужчина. На крыше муниципалитета развевалось бело-красно-зеленое знамя. Я видел его и раньше, особенно в университете, но только на листовках или нарисованным на стене. «Баскский флаг!» – сказал мужчина. В его словах чувствовалось волнение, а возможно, и страх.

Оркестранты спустились с эстрады. «Праздник кончился», – сказала Вирхиния. Мужчида из хора кивнул головой. «Посмотрите. Еще жандармы». С того места, где мы стояли, теперь было видно пять «лендроверов». «Им тут нечего делать. Тряпка полностью сгорела», – сказал мужчина, глядя на двух человек, изо всех сил старавшихся загасить испанский флаг. «У вас есть?» – спросила нас проходившая мимо молодая женщина. Она тоже была из церковного хора, во время пения она всегда стояла рядом с моей матерью. Она протянула каждому из нас по листку и пошла дальше.

Вновь послышался гул, на этот раз еще более громкий, и люди бросились бежать к шоссе. «Да что это здесь происходит?» – сказал мужчина. Его жена прочла то, что было написано на листке: «Баск! Ты нужен Эускади! Вложи свою песчинку в фундамент Свободы». Мужчина жестом велел ей замолчать. Женщина которая дала нам листовку, вновь прошла мимо нас. «Пожар!» – «Где?» – «В гостинице «Аляска»! Огонь виден из нового района».

Хорист с женой побежали прочь. Мы с Вирхинией сперва шли нормальным шагом, но в конце концов побежали, как и все остальные. Когда мы прибежали к новому району, те, кто опередил нас начали объяснять: «Судя по всему, поджог флага был всего лишь маневром. Воспользовались тем, что все жандармы ринулись в городок, и подожгли гостиницу». Хорист вновь был возле нас. «Ты посмотри, какие ловкие!» – сказал он. Над тем местом, где была гостиница, стояло черное облако дыма. Из него время от времени вырывались красные языки пламени.

«Мне страшно», – сказала Вирхиния. Она не могла оторвать глаз от черного облака. В какие-то мгновения оно начинало завиваться. «Если хочешь, я могу приготовить тебе совершенно особый кофе», – сказала она мне. Мы были как раз возле кафе, где она работала. «Я хочу быть с тобой. И всегда буду отвечать тебе «да». – «Я тоже», – сказала она. «Что – тоже?» – «Я тоже хочу быть с тобой». – «Даже после того, как пробьет двенадцать или час ночи?» Она засмеялась.

«Здесь скоро случится что-то очень серьезное», – сказал хорист, глядя на нас. Но мы не обратили на него внимания и пошли в кафе. «Эй, Давид!» – сказал мне какой-то парень, проходя мимо. Я обернулся. Это был Агустин. «Пока!» – крикнул он. «Пока!» – ответил я. Они с Исабель шли, обнявшись за талию, и походили на влюбленную парочку. «Кто это?» – спросила меня Вирхиния. «Парень, который учится вместе со мной. Мы зовем его Комаров». – «Но ведь он не русский». – «Нет, он не русский». Вирхиния снова засмеялась.

Я вышел из дома Вирхинии около двух часов ночи, покинув ее спящей, и мне показалось странным, что на Урце светились огни и что-то кричали какие-то люди; но это была наша третья ночь, я чувствовал себя очень счастливым – «впервые», говорил я Вирхинии – и любопытства у меня не возникло. Немного погодя, когда я уже шел по спортивному полю, меня обогнал Себастьян. Он плакал и сказал мне что-то, чего я не понял. «Что случилось, Себастьян?» – спросил я его. «Лубис! – воскликнул он, хватаясь за голову. – Лубис утонул в Урце». Он прошел еще метров десять и крикнул: «Побегу найду Убанбе. Кто еще пойдет к матери бедного Лубиса?» Zen jungo'a Lubis gizaajuan amana bestela? – вот как он сказал. Я бросился бежать к Урце.