– Нет, – прошептал Толстяк, – я больше так не смогу. Не хочу мучиться, не зная, как Зу, как вы оба. Я провел так полгода. Знаю, это эгоистично, но я должен знать, что ты в безопасности, а с ними ты никогда не будешь в безопасности. По крайней мере, подумай об этом, хорошо? Дай мне шанс тебя переубедить.

«Нет», – подумала я, раздвигая губы в слабой обнадеживающей улыбке. Даже если бы Лиам не смотрел на меня с такой ненавистью, если бы поцеловал меня там, у водопада, это бы не имело значения. Когда Лиам, Толстяк и Зу меня нашли, я еще могла все начать с чистого листа. Конечно, я и тогда совершала поступки, за которые потом было стыдно. Но сейчас я отправлялась туда, откуда могу не вернуться, а в них было слишком много света, чтобы тащить их за собой.

– Посмотрим, – пробормотала я, сжав его пальцы, – посмотрим.

Хотя у Толстяка не было ни карт, ни возможности загрузить обновления ресурсов агентов-ищеек, чтобы проложить маршрут, парень продолжал настаивать, чтобы мы как можно быстрее покинули это место. Мы решили передохнуть еще одну ночь, а утром отправиться дальше на запад.

Вряд ли он так спешил добраться до Калифорнии. Толстяк уже был не в состоянии выносить холод – как физически, так и эмоционально. Даже не знаю, что учинила бы Вайда, выслушай она еще одну лекцию о гипотермии. Однако воображение рисовало картины связанного Толстяка, костра и основательного пинка. Вайда не понимала, что он беспокоится не за себя.

От постоянного холода состояние Лиама ухудшилось. Каждый раз, пытаясь двигаться хотя бы немного быстрее, он тяжело дышал, пыхтел и кашлял. И вместо того чтобы собирать разбросанные повсюду вещи, парень уселся рядом с Джудом и, помогая тому разжечь костер, ввязался в спор, почему альбом «Рожденный в США»[10] Брюса Спрингстина лучше его же «Рожденного бежать»[11].

Когда огонь разгорелся, они оба отправились к внедорожнику – поискать, что еще можно было бы натянуть на себя. Недолго думая, Лиам потянулся за своей старой черной курткой и надел ее поверх более тонкой темно-серой.

– Но это… – запротестовал было Джуд. Я резко мотнула головой и отвернулась, прежде чем Лиам успел повернуться и понять, почему мальчик вдруг замолчал. Я старательно выдерживала дистанцию, сворачивая направо, когда Лиам шел налево, всегда усаживаясь по другую сторону костра. К тому времени, как Джуд начал всячески намекать, что пора бы пообедать, Лиам, казалось, расслабился. По крайней мере, достаточно, чтобы улыбнуться, когда Толстяк споткнулся и с воплем полетел вниз, размахивая руками, а упаковки с пайками разлетелись в разные стороны.

– А я-то думала, куда они делись. – Я помогла ему собрать пакетики из фольги.

– Большую часть пришлось оставить, – ответил Толстяк, когда мы двинулись к остальным, уже устроившимся вокруг костра. – Это все, что поместилось в карманах. Но нам хватит. Ну, кто чего хочет?

– Я возьму китайский рисовый батончик, если еще остались, – выпалил Джуд.

– Сухофрукты с орехами, – сказала Вайда. – Серебристый пакетик.

– Кто-нибудь попытался выяснить, откуда все это взялось? – осведомилась я. – Или почему эти запасы там оказались и пропадают зря?

– Мы списали это на то, что наш президент – последняя задница, а остальной мир – и вполовину не такие скоты, как мы думали, – заявила Вайда. – Все, конец истории.

Многие годы президент Грей в своих еженедельных обращениях утверждал, что американцы справятся с ситуацией сами, позаботятся о себе и своих соотечественниках. Он не упускал случая попенять ООН за экономические санкции, наложенные на нашу страну. Никто не вел с нами дел, значит, мы должны были вести дела друг с другом. Никто не оказывал финансовой помощи, значит, несколько человек, не разорившихся вконец при обрушении экономики, должны были делать пожертвования. Американцы должны помочь американцам.

Великобритания, Франция, Япония, Германия – «они просто не понимают американского пути», сказал однажды Грей. ОЮИН их не коснулась, и они не ощущали остроты нашей трагедии. Я тогда смотрела его выступление по телевизору в атриуме: за неделю его лицо постарело и побледнело. Казалось, он сидел в Овальном кабинете, но Нико заметил свечение по краю картинки – Грей вещал на фоне экрана. При всех неограниченных возможностях своей охраны после первых взрывов он так и не вернулся в Вашингтон – просто переезжал из одной манхэттенской многоэтажки в другую.

«Они не понимают, что в такие времена без жертв не обойтись, – продолжал Грей. – Однако дайте нам время, и мы справимся, все силы направим на это. Мы – американцы, и мы пойдем своим собственным путем, как и всегда…» И чем больше он говорил, чем многословнее становились его речи, тем меньше значили эти слова. Бесконечный поток идей, столь же незначащих, как и его голос. Все, что власти делали в эти дни, так это водили, водили, водили нас по кругу, пока у нас не закружилась голова, чтобы услышать то, что говорилось на самом деле.

– А как ты? – спросила я Лиама. – Голоден?

Время, тишина, и, очевидно, неловкость из-за произошедшего срыва… Лиам немного потеплел и, прежде всего, к Джуду, который, несмотря на все свои выкрутасы, таращился на него, как ребенок может взирать на любимого бейсболиста. Потом – к Вайде – долго противостоять ее очаровательной непосредственности было просто невозможно.

Я видела, что он все еще сердился на Толстяка, но и это напряжение уже сходило на нет после того, как первый шок прошел. Хорошо, что Вайда и Джуд увидели, кем действительно был Лиам, когда сбросил непонятную им, изношенную броню.

– Да… мне все равно. Что угодно. – Его глаза не отрывались от небольшого черного буклетика, зажатого в правой руке.

Я вернулась на свое место рядом с Толстяком, позволив тому позаботиться обо мне, хотя я даже не слышала ни слова из того, что он говорил. Справа от меня Джуд, тихо и хрипловато намурлыкивая какую-то песню Спрингстина, лепил маленького снеговика, выкладывая его улыбку с помощью драже M&M, выудив горошины из смеси сухофруктов с орехами. Улыбка получилась довольно кривой и выглядела скорее безумной, чем милой.

– Джозеф Листер?[12] – внезапно проговорил Лиам, нарушив тишину. – Что, правда? Тот самый?

Толстяк рядом со мной напрягся.

– Он был героем. Пионером в исследовании причин возникновения инфекций и стерилизации.

Мрачно уставившись на обложку из искусственной кожи на удостоверении агента-ищейки, Лиам тщательно подбирал слова:

– Не мог выбрать кого покруче? А не старого мертвого белого парня?

– Его работа привела к снижению послеоперационных инфекций и к более безопасным методикам в хирургии, – стоял на своем Толстяк. – А ты бы кого выбрал? Капитана Америку?[13]