Теперь уже было неважно все.

Рид

Подойдя к «Левиафану», я ощутил, как кольнуло сердце. Из трактира слышались голоса, но я все равно помедлил у черного входа. Дышать было трудно. Голова кружилась от слов. Они стаей набрасывались на стены моей крепости, как летучие мыши с острыми как бритва крыльями. И резали, резали, резали.

«Лу станет хуже, прежде чем станет лучше. Гораздо, гораздо хуже».

Глубже. Они находили каждую трещинку и впивались все глубже.

«С Луизой твоя жизнь всегда будет такой, как сейчас – в бегах, в укрытиях, в борьбе».

Мы ведь должны были быть наравне.

«Нисхождение Лу уже началось. Остановить это ты не сможешь и замедлить тоже. А если попытаешься, пропадешь и сам».

Видит Господь, я пытался.

«Той девушкой, которую ты полюбил, она не останется».

Я стиснул кулаки.

«Я отращу клыки и когти, чтобы упростить тебе жизнь. Если ты так хочешь оказаться прав, я стану хуже. Гораздо, гораздо хуже».

Огненные языки гнева обвились вокруг сонма слов, обжигая им острые крылья, и я наслаждался этим. Дым не потревожил крепость – он лишь укрепил ее. Окутал жаром и тьмой. Снова и снова я доверялся Лу. И снова и снова она доказывала, что не достойна доверия.

Неужели я не заслужил ее уважения?

Неужели она совсем ни во что меня не ставила?

Я ведь дал Лу все. Абсолютно все. Защиту, любовь. Я отдал ей свою жизнь. А она только отмахнулась, будто все это не значило ровным счетом ничего. Лишила меня имени, личности. Семьи. С первого же дня нашей встречи Лу постоянно лгала – о том, кто она, что она за создание, кто для нее Коко и Бас. Я думал, для меня все это уже в прошлом, и я простил Лу. Но эта рана… еще не исцелилась до конца. Просто заросла. И вот теперь, скрыв от меня моих братьев и сестер, не позволив мне их спасти…

Лу вскрыла ее снова.

Я не мог доверять ей. И она явно не доверяла мне.

Наши отношения всецело строились на лжи.

Ярость и боль от предательства обожгли мне горло. Гнев, словно дикое животное, царапал мне грудь изнутри, пытаясь выбраться…

Я ударил кулаком в стену и упал на колени. Остальным не стоило видеть меня таким. Несмотря на любой союз, они нападут, если учуют в воде кровь. Я должен был взять себя в руки.

«Ты владеешь собой, – послышался другой голос в моем разуме, непрошеный, все еще болезненный. – Не позволь гневу руководить тобой, Рид».

Христа ради, да я ведь ради Лу убил Архиепископа. Как она могла сказать, что я ее презираю?

Я все так же стоял на коленях – молча и тяжело дыша. Гнев все еще жарко пылал внутри. Боль от предательства все еще терзала мне сердце. Но и то, и другое пересилила смертоносная решимость. Лу больше не желала быть со мной. Она очень четко дала мне это понять. Я все еще любил ее – и знал, что буду любить всегда, – но она была права: дальше так продолжать нельзя. Как бы ни было это иронично или жестоко, мы хорошо подходили друг другу как ведьма и охотник на ведьм. Как муж и жена. Но Лу изменилась. Изменился и я.

Я хотел помочь Лу. Отчаянно хотел. Но заставить ее помочь самой себе я не мог.

Ощутив, как крепнут ноги, я встал и толкнул дверь «Левиафана».

Убить ведьму – вот что я мог предпринять. И это было мне знакомо. Этому я учился всю жизнь. В этот самый миг Моргана скрывалась в городе. Охотилась на мою семью. Если бездействовать, если сидеть в переулке и оплакивать то, что нельзя изменить. Моргана найдет моих братьев и сестер. Будет пытать их, а затем убьет.

Нужно убить ее раньше.

А для этого – увидеться с отцом.

Когда я перешагнул порог, Шарль, Брижитта и Абсалон убежали на второй этаж. Значит, она здесь. Лу. Будто прочтя мои мысли, мадам Лабелль коснулась моего локтя и пробормотала:

– Она пришла несколько минут назад. Коко и Ансель ушли за ней наверх.

Что-то в ее глазах говорило о большем, но я не стал спрашивать. Не хотел знать.

«Левиафан», вопреки своему названию, был невелик и неприметен. Он находился на самой окраине Цезарина, у кладбища. Меж половиц зияли зазоры, в углах висела паутина, в печи стоял горшок.

Кроме нас, гостей в трактире не было.

За прилавком сидели Деверо, Тулуз и Тьерри. При виде них троих меня накрыло чувство дежавю. Воспоминание о другом месте, другой таверне. Но в той таверне оборотней и ведьм крови не было. И она сгорела дотла.

– Сейчас бы пошутить, – пробурчал Бо, который сидел за столиком ближе ко мне, и отхлебнул из пинты. Капюшон все еще скрывал его лицо. Рядом с ним расположились Николина и еще одна женщина, мне не знакомая. Или все же… знакомая. Она была высокой и эффектной, как Коко, и очень походила на нее лицом. Вот только в глазах этой женщины сверкала чужеродная злоба, и губы ее были сурово поджаты. Спину она держала прямо – жестко и непреклонно.

– Добрый вечер, капитан. – Она сухо кивнула. – Вот мы наконец и встретились.

– Ля-Вуазен.

Услышав это имя, Блез и его дети оскалились и тихо зарычали.

Не обращая внимания на напряженное молчание и осязаемую враждебность вокруг, Деверо хохотнул и помахал мне.

– Рид, как отрадно снова тебя видеть! Иди же скорее сюда!

– Что вы здесь делаете?

– Я прибыл на la Mascarade des Crânes, мой милый мальчик! Неужели ты позабыл? Один из входов, ведущих туда, находится прямо здесь, под…

Я отвернулся, не слушая его. У меня не было времени праздновать нашу встречу. Не было времени мирить оборотней и кровавых ведьм. И развлекать их – тоже.

– Нам очень повезло, что он явился, – пробормотала мадам Лабелль скорее напряженно, чем укоризненно. – С тех пор как Огюст сжег «Беллерозу», все мои знакомые в городе попросту боятся со мной разговаривать. Я бы очень долго искала для нас убежище, если бы Клод не помог. Судя по всему, хозяин таверны перед ним в долгу. Сегодня, кроме нас, в «Левиафане» гостей нет.

Меня это совершенно не волновало. Вместо ответа я кивнул Бо, который со вздохом отставил кружку и подошел к нам с мадам Лабелль.

– Если ты все еще намерен сделать то, о чем я думаю, ты кретин высшей пробы, так и знай…

– Что с расписанием? – спросил я резко.

Бо поморгал.

– Полагаю, как раз сейчас священники заканчивают готовить тело. Менее чем через час начнется месса, а после шассеры сопроводят мою семью в погребальном шествии. Захоронение назначено примерно на четыре часа вечера.