и Программной комиссии и получила одобрение. Ее поддержал тогдашний правящий «триумвират» К. Черненко, А. Громыко, Д. Устинов. (В этом направлении думали и такие разные, но несомненно крупные политики, как В. Молотов и Ю. Андропов.) Примечательно, что на этом заседании выступал М. Горбачев, тогда уже исполнявший обязанности второго секретаря ЦК. Речь его на слух показалась мне пустопорожней. Я проверил себя, прочитав ее в стенограмме, и только подтвердил свое первое впечатление.

Летом того же года М. Горбачев дважды встречался с Рабочей группой Программной комиссии и высказывался на эту тему. Ему откровенно хотелось отделаться от идеи стирания классовых различий, но сделать такое напрямик он тогда не мог. В социальном разделе Программы этот вопрос как определяющий рассматривался первым. Затем шли задачи в области развития межнациональных отношений, а в заключение — перспективы роста народного благосостояния. М. Горбачев настаивал и настоял на иной конструкции. Последний параграф он в конце концов перетащил в начало, пустив в ход демагогический тезис о «сильной социальной политике». «Может быть, с научно-академической точки зрения ваше построение и верно, — процедил он в итоге нашего спора, — но с политической…» Плодами «сильной социальной политики» россияне так насытились, что теперь вымирают по миллиону в год, таща на своем хребте новообразованный класс удачливых частных собственников. И все это потому, что «путанице во взглядах», «небольшевистским настроениям» было позволено овладеть «большинством нашей партии», вследствие чего она оказалась, по Сталину, «деморализованной и разоруженной».

Второй вопрос. Освещение его Сталиным отличается практичностью и реализмом. Следуя в русле ленинской нэповской логики, он не солидаризируется с забегающими вперед романтиками, которые отдавали предпочтение сельскохозяйственной коммуне, где были обобществлены и производство и быт, а останавливает свой выбор на сельскохозяйственной артели, «при нынешних условиях единственно правильной форме колхозного движения», удачно сочетающей личные интересы колхозников с общественными, облегчающей «тем самым воспитание вчерашних единоличников в духе коллективизма».

Сталин отнюдь не отвергает коммуну как высшую форму коллективного хозяйствования на земле, но считает, что ее время еще не настало. «Нынешняя сельскохозяйственная коммуна, — отмечает он, — возникла на основе мало развитой техники и недостатка продуктов. Этим, собственно, и объясняется, что она практиковала уравниловку и мало считалась с личными, бытовыми интересами своих членов, ввиду чего она вынуждена теперь перейти на положение артели, где разумно сочетаются личные и общественные интересы колхозников. Будущая сельскохозяйственная коммуна вырастет из развитой и зажиточной артели. Будущая сельскохозяйственная коммуна возникнет тогда, когда на полях и в фермах артели будет обилие зерна, скота, птицы, овощей и всяких других продуктов, когда при артелях заведутся механизированные прачечные, современные кухни-столовые, хлебозаводы и т. д., когда колхозник увидит, что ему выгоднее получать мясо и молоко с фермы, чем заводить свою корову и мелкий скот, когда колхозница увидит, что ей выгоднее обедать в столовой, брать хлеб с хлебозавода и получать стираное белье из общественной прачечной, чем самой заниматься этим делом. Будущая коммуна возникнет на базе более развитой техники и более развитой артели, на базе обилия продуктов. Когда это будет? Конечно, не скоро. Но это будет».

О том, насколько осмотрительно подходил Сталин, вопреки всему тому, что о нем наворочено, к привычкам и хозяйственным нуждам крестьянина, дает представление следующее свидетельство А. Жданова:

На комиссии II съезда ударников-колхозников… особое значение приобрела дискуссия между товарищем Сталиным и целым рядом председателей колхозов по вопросу о приусадебном хозяйстве колхозников. Целый ряд председателей колхозов ошибочно настаивал на том, чтобы сократить размер приусадебных участков до 0,1, до 0.20, до 0,25 га, воспретить колхозникам иметь в личном пользовании корову, свиноматку и так далее. Против таких предложений и против таких якобы «передовых», а на деле неправильных высказываний решительно выступил товарищ Сталин. Он говорил:

«Если вы хотите укрепить артель, если вы хотите иметь массовое колхозное движение, которое должно охватить миллионы дворов, а не единицы и сотни, если вы этого хотите добиться, — вы при нынешних условиях должны обязательно учесть, кроме общих интересов колхозников, их личные интересы…

Вы нисколько не учитываете личных интересов колхозников, когда вы говорите, чтобы не больше одной десятой части гектара приусадебной земли дать колхознику. Некоторые думают, что корову нельзя давать, другие думают, что свиноматку нельзя давать. И вообще вы хотите зажать колхозника. Это дело не выйдет. Это неправильно» (Жданов А. Уроки политических ошибок Саратовского крайкома. М., 1935. С. 16–17).

Сопоставьте с этими высказываниями то, что вытворял в отношении личного подсобного хозяйства колхозников и работников совхозов Н. Хрущев, и вы увидите подлинную цену, уплаченную советскими людьми за «оттепель». «Было бы преступлением искусственно ускорять процесс перерастания артели в будущую коммуну, — считал Сталин. — Это спутало бы все карты и облегчило бы дело наших врагов». И он был прав.

Третий вопрос. Сталин решительно размежевывает марксистско-ленинское понимание социального равенства и мелкобуржуазную уравниловку. До сих пор могильщики научного социализма во многом основывают свою «критику» на осознанном смешении того и другого.

«Когда говорят, что опыт и разум свидетельствуют, что люди не равны, — писал Ленин, полемизируя с М. Туган-Барановским, — то под равенством разумеют равенство способностей или одинаковость физических сил и способностей людей.

Само собою разумеется, что в этом смысле люди не равны. Ни один разумный человек и ни один специалист не забывает этого. Только к социализму такое равенство не имеет никакого отношения…

Пол равенством социал-демократы в области политической разумеют равноправие, а в области экономической… уничтожение классов. Об установлении же человеческого равенства в смысле равенства сил и способностей (телесных и душевных) социалисты и не помышляют…

Уничтожить классы, — конкретизирует Ленин марксистскую точку зрения, — это значит поставить всех граждан в одинаковое отношение к средствам производства всего общества, это значит — все граждане имеют одинаковый доступ к работе на общественных средствах производства, на общественной земле, на общественных фабриках и так далее.

Это разъяснение того, что есть социализм, необходимо было для просвещения ученого либерального профессора г. Тугана, который, может быть, понатужившись, поймет теперь, что равенство сил и способностей людей в социалистическом обществе ждать нелепо» (Полн. собр. соч. Т. 24. С. 361–364).

Все это означает, что «уравниловка, уравнение, нивелировка потребностей и личного быта членов общества… не имеют ничего общего с марксизмом, ленинизмом». Более того, дело обстоит совсем наоборот. Марксизм в конечном итоге добивается всестороннего, гармоничного развития личности каждого, а на социалистической ступени коммунистического общества именно на различиях в потребностях и способностях индивидов строит систему стимулирования труда. При последовательном осуществлении принципа распределения по труду социальное равенство утверждается в двух «ипостасях» — в виде политического равноправия и в виде экономического равенства по трудовому вкладу в