него даже возникает — по меньшей мере в третий раз — мысль об отставке, но Политбюро высказывается против.

1 декабря 1934 года гремит простреливший всю советскую историю револьвер в Смольном. Убит С. Киров — ближайшая опора Сталина в Политбюро, его друг и брат, один из талантливых большевистских организаторов и пропагандистов, творцов его культа.

25 января 1935 года внезапно умирает В. Куйбышев, верный ленинец, председатель Госплана.

18 июня 1936 года не стало М. Горького — великого народного писателя XX века, связующего звена советской культуры с русской классической литературой, с передовой культурой Европы и всего мира.

18 февраля 1937 года при по-разному толкуемых обстоятельствах кончает с собой центральная фигура индустриализации страны, ближайший друг Сталина Г. Орджоникидзе.

Среди этих людей только Горькому было 68 лет. Все остальные ухолят из жизни еще молодыми, в расцвете сил и талантов, оставляя поводы для всякого рода домыслов о причинах.

Еще большую тревогу вызывает у Сталина судьба развернувшегося гигантского строительства Теперь партии, Советской власти есть что терять, и все время сверлит мозг одна простая мысль, чтобы возвести здание, нужны тысячи умов и рук и годы, а чтобы его разрушить, нужны всего одна злая воля и одна секунда. Сталин выступает против мнимо утешительных слов, что «нас, большевиков, много, а вредителей мало… Чтобы построить Днепрострой, надо пустить в ход десятки тысяч рабочих, — аргументирует он. — А чтобы его взорвать, для этого требуется, может быть, несколько десятков человек, не больше. Чтобы выиграть сражение во время войны, для этого может потребоваться несколько корпусов красноармейцев. А для того чтобы провалить этот выигрыш на фронте, для этого достаточно несколько человек шпионов где-нибудь в штабе армии или даже в штабе дивизии, могущих выкрасть оперативный план и передать его противнику. Чтобы построить большой железнодорожный мост, для этого требуются тысячи людей. Но чтобы его взорвать, на это достаточно всего несколько человек. Таких примеров можно было бы привести десятки и сотни». Разве не доказывает то же самое «эпохальное ничтожество» М. Горбачев, вознесенное на самую вершину нашей управленческой пирамиды, при выработанной постыдной традиции абсолютного доверия и абсолютного послушания, разве не доказали деструктивные силы, что они в наши дни способны на чудеса? Разве атомный взрыв в Чернобыле не был исходным звеном в цепной реакции разрушения социализма?

В докладе и заключительном слове Сталина обращают на себя внимание две черты — малое число конкретных имен и фактов и крайнее ожесточение. Оно выражено, в частности, в требовании «разъяснить нашим партийным товарищам… что в борьбе с современным троцкизмом нужны теперь не старые методы, не методы дискуссий, а новые методы, методы выкорчевывания и разгрома». Тут намешано очень многое: и общая обеспокоенность положением дел на разных участках социалистического созидания, и убежденность в том, что «ОГПУ опоздало в этом деле на 4 года» (Свет и тени… С. 62), и собственная усталость и раздражение.

С этой разгромной нотой Сталин несколько неожиданно сочетает предупреждение против крайностей. Он возражает тем голосам на Пленуме, которые требовали «бить и выкорчевывать не только действительных троцкистов, но и тех, которые когда-то колебались в сторону троцкизма, а потом, давно уже, отошли от троцкизма, не только тех, которые действительно являются троцкистскими агентами вредительства, но и тех, которые имели когда-то случай пройти по улице, по которой когда-то проходил той или иной троцкист… Нельзя стричь всех под одну гребенку».

Сталин занимает как бы резервную позицию, предвидя возможные негативные стороны начинаемой кампании. Это особенно заметно, когда после категорических оценок политических противников и определения крутых мер по отношению к ним он освещает «вопрос о формальном и бездушно-бюрократическом отношении некоторых наших партийных товарищей к судьбе отдельных членов партии, к вопросу об исключении из партии членов партии или к вопросу о восстановлении исключенных в правах членов партии». Он называет «глубоко антипартийными» людьми таких руководителей, которые либо хвалят членов партии «огулом, без меры, либо избивают их также огулом и без меры, исключают из партии тысячами и десятками тысяч. Такие руководители вообще стараются мыслить десятками тысяч, не заботясь о «единицах», об отдельных членах партии, об их судьбе». А это означает, что уже на февральско-мартовском (1937 года) Пленуме Сталин проговаривает также методологию последующих антирепрессивных мер.

И последнее, на что следует обратить внимание, — это подтверждение роли критики и самокритики в новом обществе. Открытое признание ошибок и их исправление Сталин объявляет источником силы и авторитета партии в глазах трудящихся масс, мощи Советского государства. «А это главное, — подчеркивает он. — Были бы с нами рабочие, крестьяне, трудовая интеллигенция, а все остальное приложится». Сталин сравнивает партию с героем греческого мифа могучим Антеем — сыном богини земли Геи, который был непобедим, когда мог время от времени прикасаться к матери-земле, черпая у нее силы. Геркулес разгадал этот секрет Антея и задушил его, подняв в воздух. Пока коммунисты «держат связь со своей матерью, с народом, они имеют все шансы на то, чтобы остаться непобедимыми». И наоборот, они оказываются бессильными, когда стихийно или по чьему-то умыслу отрываются от этой своей основы. Наглядное тому подтверждение — период с марта 1985 по август 1991 года.

14. Провокация во всесоюзном масштабе. Об ошибках парторганизаций при исключении коммунистов из партии, о формально-бюрократическом отношении к апелляциям исключенных из ВКП(б) и о мерах по устранению этих недостатков. Постановление Пленума ЦК ВКП(б). Январь 1938 года. Заголовок составителя.

В конце лета 1937 года, в самый разгар ежовщины и вызванной ею эпидемии доносительства, чувствуя нарастающую день от дня напряженность, Жданов, тогда один из секретарей ЦК ВКП(б), часто встречавшийся со Сталиным на людях, долго искал встречи с ним наедине. Когда это наконец получилось, Жданов напрямик сказал Сталину, что, на его взгляд, «творится провокация во всесоюзном масштабе». Так думал и сам Сталин. Вскоре Н. Ежов был отставлен и в стране начался новый, во многом благотворный поворот. Ни один из хрущевистов и горбистов, представляющих последовательные волны контрреволюционного процесса в Советском Союзе, не вспоминал о решениях январского (1938 года) Пленума ЦК ВКП(б), который потребовал разоблачить карьеристов-коммунистов (а Н. Хрущев был из их числа), старающихся «отличиться и выдвинуться на исключениях из партии, на репрессиях против членов партии… застраховать себя от возможных обвинений в недостатке бдительности путем применения огульных репрессий против членов партии». Январский Пленум был после XX съезда похоронен под терриконами всевозможных домыслов потому, что это позволяло продолжать размалевывать дьявольский портрет Сталина, одновременно выгораживая и прикрывая подлинных провокаторов и виновников крайностей террора, сыгравшего двоякую — и очистительно-профилактическую, и