— Нет, не слышал. Мне очень жаль. Примите мои запоздалые соболезнования. — Он вздохнул и затушил сигарету. — Вы были великолепны в танце. Ужасно жаль. Вы производили такое впечатление на мою жену, что она плакала.

А как же! Еще бы ей не впечатлиться. Я предупредила последующие вопросы, перейдя прямо к цели своего визита, и вручила ему страховой полис Джулиана.

— Он застраховался вскоре после нашей свадьбы, а теперь они не желают платить, считая, что он перерезал трубку капельницы. Но, как видите, после выплаты взноса в течение двух лет оговорка о самоубийстве потеряла силу.

Он сел, чтобы внимательнее прочесть документ, потом опять посмотрел на меня.

— Посмотрим, что я смогу сделать. Деньги нужны вам немедленно?

— Кому же они не нужны, мистер Уинслоу? Разве что миллионерам, — я улыбнулась и чуть вскинула голову, подражая матери. — У меня есть сотни счетов и маленький сын, которого надо растить.

Он спросил, сколько лет моему сыну. Я ему сказала. Он выглядел явно смущенным и сбитым с толку, когда я воззрилась на него полузакрытыми глазами с поволокой, слегка запрокинув голову и немного склонив ее набок, совсем как делала мать, жеманничая с мужчинами. Когда я его поцеловала, мне было всего пятнадцать. Теперь он стал гораздо красивее. Его зрелое лицо было худым и удлиненным, с чересчур выступающими скулами, но при этом обладало необыкновенной мужественной привлекательностью. Что-то в его облике выдавало повышенную чувственность. Я удивилась, что мать так и не послала мне чек. Быть может мои письма до сих пор следовали за ней с места на место.

Барт Уинслоу задал еще около дюжины вопросов и пообещал взвесить, что он сможет предпринять.

— Если уж моя жена разрешает мне оставаться дома и заниматься практикой, стало быть, я неплохой адвокат.

— Ваша супруга весьма богата, не так ли? Это замечание ему явно не понравилось.

— Пожалуй, — сдержанно ответил он, давая понять, что не склонен обсуждать эту тему. Я встала, собираясь уходить.

— Готова поспорить, ваша богатая жена водит вас на расшитом каменьями поводке, точно пуделя, мистер Уинслоу. Богатые женщины, они всегда так. Понятия не имеют о том, что значит зарабатывать на жизнь, и я, по правде говоря, сомневаюсь, ведомо ли это вам.

— Клянусь Богом, — выпалил он, вскакивая из-за стола, и встал, широко расставив ноги, — если вы действительно так полагаете, зачем тогда пришли сюда? Обратитесь к другому адвокату, мисс Дал. Я не заинтересован в клиенте, который меня оскорбляет и без уважения относится к моим возможностям.

— Нет, мистер Уинслоу, мне нужны вы. Я хочу, чтобы вы подтвердили, что знаете свое дело, как заявляете.

— Возможно и для вас это будет случай кое-что доказать самому себе; например, что вы все-таки не купленная богачкой игрушка.

— У вас лицо ангела и язык блудницы, мисс Дал! Я позабочусь о том, чтобы страховка вашего мужа была выплачена. Я вызову их в суд и пригрожу предъявить иск. Ставлю десять к одному, они все выполнят за десять дней.

— Замечательно, — сказала я. — Дайте тогда мне знать, потому что, как только я получу деньги, я перееду.

— Куда? — спросил он, шагнув вперед и удерживая меня за руку.

Я рассмеялась, глядя ему прямо в лицо и употребляя обычные ужимки женщины, стремящейся заинтересовать мужчину.

— Если вы хотите поддерживать контакт, я так и быть сообщу вам, куда еду.

Через десять дней Бартоломью Уинслоу, верный своему слову, приехал ко мне в балетную школу с чеком на сто тысяч долларов.

— Ваш гонорар? — спросила я, знаком отсылая сбежавшихся девчонок и мальчишек.

На мне был облегающий тренировочный костюм, и он прямо-таки ел меня глазами.

— Ужин в восемь часов во вторник на той неделе. Оденьтесь в голубое под цвет ваших глаз, и мы обсудим размеры моего гонорара, — ответил он и направился к выходу, даже не дожидаясь моей реакции.

Когда он ушел, я обвела взглядом ребятишек, занятых упражнениями, точно взирая на происходящее с высоты, и ощутила горькое презрение к собственной жалкой персоне, которой так восторгается эта невинная мелюзга. Мне стало грустно и за себя, и за них.

— Кто это привозил тебе чек? — поинтересовалась мадам Мариша после того, как занятия закончились.

— Адвокат, которого я наняла, чтобы заставить раскошелиться страховую компанию Джулиана. Он этого добился.

А, — протянула она, тяжело опускаясь на свой старый вращающийся табурет. — Теперь у тебя завелись деньги, ты можешь заплатить по счетам, и, я думаю,ты уйдешь из школы и куда-нибудь уедешь, да?

— Я пока не совсем представляю, что делать дальше. Но вы должны согласиться, мадам, что мы с вами не очень-то ладили, правда?

— Слишком уж у тебя много идей, которые мне не по душе. Ты воображаешь, что знаешь больше моего! Возомнила, что проработала здесь несколько месяцев и можешь отправляться открывать новую школу! — Она злорадно улыбнулась, увидев, как я вздрогнула от неожиданности, подтвердив верность ее догадок. — Так… По-твоему, я тоже круглая дура? Да тебе по гроб жизни не найти другую такую, как я. Я тебя насквозь вижу, Кэтрин. Ты меня не любишь, не любила и любить не будешь. И все-таки ты явилась сюда, чтобы понять, как браться задело… я опять права? Ну и что, мне плевать. Балетные школы появляются и исчезают, но школа балета Розенковых будет всегда! Когда-то я собиралась передать ее Джулиану, но он погиб, и тогда я решила, что после моей смерти я завещаю ее тебе. Но я не сделаю этого, если ты увезешь сына и не дашь мне его учить!

— Воля ваша, мадам, но я заберу Джори с собой;

— Зачем? Ты думаешь, что сможешь учить его так же хорошо, как я?

— Не скажу наверняка, но надеюсь, что смогу. Мой сын может и не захотеть становиться танцовщиком, — продолжала я, не обращая внимания на ее неподвижный тяжелый взгляд. — Если в один прекрасный день он предпочтет именно это, думаю, что буду хорошим учителем, не хуже прочих.

— Если он предпочтет именно это! — она точно стреляла словами. — Разве есть у сына Джулиана какой-то другой выбор, кроме балета? Он у него в крови, а еще более, в сердце! Он либо будет танцевать, либо сгинет!

Я встала, собираясь уходить. Я намеревалась быть с ней доброй, думала позволить ей участвовать в воспитании Джори… Но злоба в ее холодных глазах побудила меня переменить решение. Она превратит моего сына в то же, во что превратила Джулиана: в человека, имеющего один-единственный выбор, а потому обреченного никогда не обрести удовлетворения жизнью.

— Я не предполагала говорить вам это сегодня, мадам, но вы вынуждаете меня так поступить. Вы заставили Джулиана поверить, что если он не сможет танцевать, жизнь утратит всякий смысл. И он оправился бы от перелома шеи и внутренних повреждений, но не от ваших слов, что больше ему не танцевать. А ведь он вас услышал. Он не спал. И предпочёл умереть! Само по себе то, что он был в состоянии двигать свободной рукой и даже оказался способен стащить ножницы из кармана той сиделки, уже свидетельствует о начавшемся выздоровлении, но впереди он не видел ничего, кроме унылой пустыни, где не существует балета! Так вот, мадам… с моим сыном вы такого не сделаете! Мой сын получит возможность сам выбрать, какой жизни ему хочется, и я молю Бога, чтобы это был не балет!