Чехлов, разозлившись, сказал громко, с вредной, самому противной интонацией:

— В общем, в понедельник последняя получка.

Это жену наконец-то достало.

— Как — последняя? — сразу и удивилась, и возмутилась она.

— Так — последняя.

— Но почему? — Она уже отложила свои спицы.

— Я же тебе пять раз сказал: кафедру закрывают.

— Ну да, я слышала. Но при чем тут твоя зарплата?

— А кому я нужен без кафедры?

— Но ты же доктор наук.

— Еще не доктор. А хоть бы и доктор — ну и что?

Она вскинулась:

— Извини меня! Что же, по-твоему, человека могут взять — и на улицу?

— Да хоть на помойку. Социализм кончился: нужен — платят, не нужен — катись.

— Но должны же мы на что-то жить!

— А кого это колышет?

— Ну, знаешь…

Похоже, жена всерьез испугалась, и Чехлов малость успокоился. Слава тебе господи, не у одного болит голова.

— Надо что-то решать, — сказал он, — к завтрашнему дню у меня должно быть какое-то решение.

— Ну хорошо, давай обсудим спокойно…

Она уже включилась, и опять они стали чем-то вроде семьи.

В принципе Чехлов относился к жене хорошо, да что там, даже любил, заботился, как умел, и пару раз, когда ее терзали мигрени, он тоже, из солидарности, что ли, ощущал тяжесть в висках. Но за двадцать с лишним лет жизни вплотную многое приелось, в том числе и привычное тело рядом, которое все реже воспринималось как женское. Убогая формулировка «супружеские обязанности» то и дело приходила на ум, и выполнять их уже давно было скучно и чуть-чуть стыдно. То ли дело после азартной возбуждающей игры опрокинуть на спину новенькую девочку! Но в минуты, как эта, когда корабль давал угрожающую течь, они словно бы встряхивались и вновь становились матросами из одного кубрика.

— А ты уверен, что выгонят? — уже деловито спросила Анна.

— Процентов на девяносто.

— Тогда для начала дай им бой. Терять ведь нечего! Пойди и устрой скандал — вежливый, интеллигентный, но скандал. В конце концов, ты не мальчишка, тебя за границей знают. У тебя там шесть статей напечатано. Что твой директор — царь и бог? Соберись, пойди и напомни, кто ты. У тебя имя, тебе стыдиться нечего!

В эту ночь жена была старательна, как студентка-дипломница, самую нежную из программ она отработала так вдохновенно и бескорыстно, словно провожала его на смертный бой. Может, так оно и было?

Грозное указание директора Маздаев выполнил, Чехлов получил все деньги до копейки, и это придало ему дополнительной уверенности. При любой инфляции месяца на два хватит, а там видно будет.

Выходя из бухгалтерии, он столкнулся с секретаршей директора, и та, осторожно поманив его к окну, шепнула, что приказ о сокращении лежит на столе у директора, кадровик принес. Чехлова это не обескуражило. Во-первых, случилось то, чего и ждал, а, во-вторых, это еще не вечер: приказ еще не подписан, как на стол положили, так со стола могут и убрать. Анна права, терять все равно нечего. Значит — внутренняя свобода, если и уходить, то хлопнув дверью напоследок.

Видимо, по институту уже гулял слушок, с Чехловым здоровались участливо, но он, чтобы не смотреться жертвой, старался держаться независимо и даже победительно: он знал, что охотно помогают лишь тем, кто в помощи не нуждается.

Именно так, спокойно и независимо, он вошел в директорский кабинет. Обменялись рукопожатиями, улыбками. Директор смотрел вопросительно.

— Николай Егорович, — сказал Чехлов, — я опять по поводу кафедры.

Фраза была заготовлена заранее. Человек выглядит куда достойнее, если просит не за себя.

— Да, — вздохнул директор, — понимаю вас. Очень хорошо понимаю.

Он был лицемер, но не дурак, совсем не дурак. И своим сожалеющим вздохом как бы вернул Чехлова в его истинное положение. Но у Чехлова и следующая фраза была продумана.

— Естественно, институту нужны средства, — продолжил он неторопливо, не реагируя на коварный начальственный вздох, — рынок система жестокая. Но ведь нужна и репутация, без нее тоже никуда. Вот представьте: через полгода приезжает иностранная делегация…

Директор драматически всплеснул руками:

— Борис Евгеньевич, дорогой! Вы правы, тысячу раз правы. Конечно, приедут иностранцы… Да пусть не иностранцы, пусть кто угодно. Я же прекрасно понимаю, что вы, с вашей репутацией, с вашим иностранным, с вашим весом в науке… Но поймите меня, поймите наш ученый совет. Чтобы через полгода мы могли принять иностранную делегацию, нужно как минимум чтобы через два месяца нас не закрыли. У нас люди на голодном пайке! Нам за свет платить нечем! Не до жиру — быть бы живу…

Этот мерзавец любил поговорки.

В который раз Чехлов подумал с брезгливым уважением, что совковая воровская система умела подбирать кадры. Подлец на подлеце, пробы ставить негде — но дураки в номенклатуру попадали редко. Пока будущий функционер полз к желанному кабинету, он терял последние остатки совести, зато приобретал обтекаемость, лоск и тараканью живучесть. Вот и толстячок никогда не срывался, не повышал голос и ни на одном собрании не оставался в меньшинстве. Он и сейчас держался так доброжелательно, словно Чехлова не увольнял, а приглашал на работу.

— Я все понимаю, — кивнул Чехлов, — момент сложный, даже трудный. Но мне всегда казалось, что наша кафедра не худшая в институте, что если нас и сокращать, то уж никак не в первую очередь.

— Вы не представляете, какой мне пришлось выдержать бой, — теперь уже директор искал у Чехлова сочувствия, — думаете, я им не объяснял? К сожалению, я всего лишь директор, а не диктатор. — Он развел руками, но тут же вскинулся: — Борис Евгеньевич, а давайте сделаем знаете что? Давайте вынесем ваш вопрос на ученый совет отдельно. Решали в принципе — а теперь вынесем отдельно. Откровенно говоря, стопроцентной уверенности у меня нет — но вдруг ваши аргументы их убедят?

Он смотрел на Чехлова открытым честным взглядом. Бог ты мой, какой же подлец! Вынести на ученый совет… Да они утопят Чехлова, не поморщившись, а его зарплату перекинут себе на премии. Ведь и раньше бывали сокращения — а кто протестовал? Радовались, что сами уцелели. Чехлов, правда, тоже молчал. Но ведь почти всегда сокращали, если честно, действительно балласт, дураков и лентяев, никому не нужных ни в институте, ни вне его. Но он-то, Чехлов, не мальчишка, его знают за границей, у него там…

— В конце концов, я не мальчишка, — сказал Чехлов, — меня знают за границей, у меня там шесть работ напечатано…

Директор вновь вскинул короткие ручонки — сегодня он просто кипел идеями:

— Борис Евгеньевич, а вы знаете, что надо сделать? Извините за непатриотичный совет, но почему бы вам не поработать годик за границей? Вас там знают, вас там печатают, наверняка и предложения были. Годик поработаете, наберетесь впечатлений… А у нас тем временем утрясется — вернетесь на белом коне!