барахла, но ничего не нашел. (Я надеялся, что он усвоил урок.) Комната Мередит выглядела точно такой же, какой была, когда мы ее покинули, в ней был беспорядок, но не хаос: на столе стопками громоздились книги, на тумбочке стояли пустые бокалы, на полу у изножья кровати валялась одежда. Платья, в котором она была накануне, я не увидел.

Когда я вышел от Мередит, дверь Ричарда, казалось, уставилась на меня из конца коридора. Кто-то закрыл ее после его смерти, и, насколько я знал, никто из нас с тех пор ее не открывал. Я моргнул, не сумев даже толком вспомнить, как выглядела его комната. Сам того не осознавая, я принял решение двинуться вперед и обнаружил, что иду по коридору, потом поворачиваю ручку. Дверь открылась легко, даже не скрипнув. Ранний вечерний свет, тронутый закатным розовым, лился в окно и неприлично красиво падал на кровать. Остальная комната стояла в серо-голубой тени, терпеливо дожидаясь ночи. Здесь осталось так много его вещей: книги в твердых обложках, вынутые из суперов, были расставлены на полке над кроватью, его часы (я, сам того не желая, знал, что их ему подарила на день рождения Мередит на третьем курсе) были брошены на столе. Пара коричневых кожаных боксерских перчаток свисала с двери шкафа, а внутри я увидел ряды плечиков, на которых висели белые майки, которые он так любил, и сорочки, которые и правда могли помяться. Во мне шевельнулось старое, забытое тепло, и я отвернулся, ища что-нибудь, что напомнило бы мне, почему глупо даже минуту жалеть, что его больше нет. На подоконнике, как шеренга солдат, ждавших приказа, выстроились деревянные шахматы. Все они стояли прямо, кроме белых коней, один из которых лежал на боку. Второго на месте не было. Подумав, не упал ли он с доски, я присел, чтобы заглянуть под кровать, и ощутил, как моя совесть сдавленно вскрикнула. Пара ботинок косо валялась там, где Ричард их сбросил, шнурки были распущены и спутаны. Я знал его достаточно хорошо, чтобы понять, что он никогда бы не бросил ботинки вот так, если бы знал, что не вернется.

Горе охватило меня так внезапно, что я подумал, что сейчас отключусь. Он был здесь, в этой комнате, где мы пытались его запереть, с глаз долой, в обществе всех наших смертных грехов. Шатаясь, я встал, ощупью вышел в коридор и захлопнул за собой дверь.

Я взобрался по лестнице в Башню, не зная, что там обнаружу, но мне отчаянно хотелось оказаться как можно дальше от комнаты Ричарда. На первый взгляд все выглядело как обычно, и пару секунд я, качаясь, медлил на пороге в надежде, что домашняя привычность меня успокоит. Наша комнатка на чердаке, две кровати, две книжные полки, два шкафа. Когда ноги стали держать меня надежнее, я вошел. Свою разобранную постель я застелил тщательнейшим образом, откладывая неизбежный переход на половину Джеймса. Когда расправлять больше было уже нечего, и нечего складывать, и нечего убирать в ящики или прятать в шкаф, я переместился из своего угла в его угол.

Я выровнял стопки книг, выбил пыль из штор, поднял карандаш, скатившийся с полки на пол. Джеймс был аккуратен, как всегда, и мне особо нечем было заняться. В конце концов я взялся за покрывало, расправил его и простыню под ним, пытаясь не думать о Джеймсе и Рен и о том, как появились все эти морщинки и складки.

Угол простыни выбился из-под матраса. Я присел, чтобы заправить его, но остановился, когда мои пальцы наткнулись на что-то неожиданно мягкое. Я поднял руку, с ладони слетела белая пушинка и снова опустилась на пол. Отогнув угол покрывала, я увидел у одной из ножек кровати кучку белого ватного пуха, как будто его постепенно мимоходом сметали сюда ногой. Я завернул одеяло еще выше. Если там клопы или пружина торчит, мне нужно будет вписать новый матрас в перечень, который я составлял для настоящих смотрителей.

Я снял с изножья матраса простыню на резинке. У его края виднелся неровный разрыв, похожий на ухмыляющийся рот дюймов шесть длиной. Я проверил, не торчит ли из пола гвоздь или щепка, но не нашел ничего, что могло бы порвать ткань. Дыра зияла, смеялась надо мной, и я даже не понимал, что наклоняюсь все ближе к ней, пока не увидел на ее краю тонкий красный след, похожий на мазок помады. Пару секунд я сидел, глядя на матрас, как будто меня приварили к месту. Потом сунул в дыру руку.

Я шарил в путанице пружин, ваты и пены, пока не нащупал что-то крайне, несомненно твердое. Его нелегко было извлечь – что-то на конце цеплялось, – но я рванул посильнее и выдернул его, уронив на пол. Лежа на полу, эта вещь выглядела угрожающе неуместной – анахронизм, почти готика, украденная из своего времени, из эпохи более темной. Что-то в глубине моего мозга знало, что это на самом деле такое – старый наконечник багра, загнутый с одной стороны, как коготь, снятый с давно забытой стойки для инструмента у задней стены лодочного сарая. Крюк и основание наспех вытерли, но в неровностях так и осталась кровь, она трескалась и осыпалась, как ржавчина.

Моим легким не хватало воздуха. Я подхватил багор с пола и бежал из комнаты, прижимая ладонь ко рту; я боялся, что выблюю сердце на пол.

Сцена 4

Я рысью промчался через лес в КОФИЙ, так же как несколько недель назад, когда сжимал в кулаке лоскут. Багор я нес, как копье, ноги месили землю в кашу. Когда показалось здание, я осознал свою ошибку – я забыл про время. Народ уже стоял в очереди у входа, театралы в вечернем беседовали и смеялись, держа в руках блестящие программки. Я резко пригнулся и крадучись пошел вдоль подножья холма, низко опустив голову.

Боковая дверь на лестницу открылась со скрипом. Я поймал ее, когда она попыталась за мной захлопнуться, и дал ей закрыться мягче, потом помчался вниз по лестнице с такой скоростью, что едва не упал. Пока я проталкивался по заставленному мебелью подвалу, лицо мне щипал пот. Три мучительные минуты спустя я нашел комнату со шкафчиками, и открытый замок взглянул на меня единственным глазом циклопа. Я снова оттащил в сторону столик, снял замок и распахнул дверцу. Кружка была на месте, ее никто не трогал, обвиняющий лоскут лежал на дне, как скомканная салфетка. Я бросил багор рядом с