«Новоселам» выделяли наделы в пределах 10 га. В земельные фонды Литвы поступило 201 722 заявления с просьбой выделить наделы. Обоснованными было признано 53,5 % просьб. В результате землю получили 7099 батраков, 13 008 безземельных крестьян, 7274 мелких сельских арендатора, 3178 сельских ремесленников. Прибавку к своим наделам получили 41 906 малоземельных крестьянских хозяйств.

В Латвии землю получили 51 762 безземельных крестьянина и 23 321 малоземельный крестьянин. 63 % «новохозяев» были батраками и сельскохозяйственными рабочими, 37 % — арендаторами. «Новоселы» получали кредиты для обзаведения сельскохозяйственным инвентарем и семенами. Одновременно был увеличен налог на хозяйства с нетрудовыми доходами на 25–50 %.

Хотя коллективизация еще не развернулась, на селе создавались институты, известные в советском сельском хозяйстве. В 1940–1941 годах в Литве был создан 51 совхоз, 42 машинно-тракторные станции с 357 тракторами, а также 263 машинно-коннопрокатных пункта. Однако на социалистический сектор в сельском хозяйстве приходился лишь 1 % всего производства. На долю наиболее крупных частных хозяйств с площадью в 20–30 га приходилось 37,2 % земельной площади. То же самое происходило в Латвии и Эстонии.

Нет сомнения в том, что от этих экономических и социальных мероприятий выиграла значительная часть трудящихся города и деревни, особенно бедные и малоимущие. В то же время эти преобразования вызывали яростное недовольство тех, кто от них пострадал. Крупные промышленники и торговцы переводили капитал за рубеж, прекратили пополнять товарные и производственные запасы. Это усугубило хозяйственные трудности в Прибалтике, которые возникли уже в июне 1940 года. Сразу же после июньских событий началась ажиотажная закупка продуктов, спекуляция ими, возникли перебои в снабжении.

Сопротивление оказывалось и аграрной реформе. Богатые землевладельцы прибегали к фиктивным разделам хозяйств между своими родственниками. С помощью угроз, запугивания, распространения провокационных слухов они старались удержать батраков и крестьян-бедняков от подачи заявлений на получение земли. Кое-где владельцы крупных хуторов стали разбазаривать или уничтожать скот, сельскохозяйственный инвентарь и урожай.

Успешному хозяйственному развитию мешал массовый приход на различные административные должности лиц, выдвигавшихся на руководящие посты из местных трудящихся или прибывших из различных районов СССР. Первые зачастую не имели ни опыта управленческой работы, ни основательного образования. В начале 1941 года в Прибалтике только 4 % руководителей предприятий в легкой промышленности имели высшее образование, а 64 % лишь посещали начальные школы.

Приезжие (в Прибалтику наблюдался приток эстонцев, латышей, литовцев и лиц других национальностей из РСФСР) зачастую не понимали местной обстановки. Их число было весьма значительным. Так, став правящей, Компартия Эстонии быстро увеличила свои ряды — со 133 членов партии в июне 1940 года до 3732 к 1 июня 1941 года; 37 % из общего состава КПЭ составляли вновь прибывшие из других районов СССР.

В то время как руководящие посты в республиках Прибалтики занимали члены коммунистических партий и сочувствующие им лица, основную массу управленческого аппарата составляли служащие старого режима. В Литве к апрелю 1941 года 81,7 % всех служащих наркомата финансов работали раньше в сметоновском Министерстве финансов. 60 % служащих Наркомата сельского хозяйства работали в соответствующем министерстве и до июля 1940 года.

Очевидный разрыв в профессионализме и идейно-политических взглядах между представителями различных звеньев управленческого аппарата был источником и многочисленных конфликтов, и повышенной подозрительности со стороны высшего руководства, и тихого саботажа, и умелой манипуляции действиями наркоматов со стороны тех, кто сохранил верность прежнему строю. В «Истории Литовской ССР» говорилось: «Часть руководящих хозяйственных работников… выполняла свои обязанности формально, устанавливала необоснованные нормы, сознательно допускала ошибки, нанося вред делу».

В «Истории Литовской ССР» констатировалось: «По мере углубления социально-экономических преобразований реакционные слои стали переходить к более активным формам борьбы против ародной власти — вредительству, саботажу, антисоветской, националистической пропаганде».

Некоторые стороны новой жизни вызывали недовольство и среди тех, кто на первых порах горячо поддерживал свержение прежних режимов. Распространение на новые территории социально-экономических условий, существовавших в Советской стране предвоенной поры, сопровождалось в Прибалтике повышением цен. Хотя в целом заработная плата промышленных рабочих выросла в три раза, по оценке Р. Мисиунаса и Р. Таагепера, наблюдалось падение покупательной стоимости денег и исчезновение из магазинов ряда товаров. В начале 1941 года в Эстонии, например, покупательная стоимость средней зарплаты при покупке продовольственных товаров сократилась на 15 %, а при покупке тканей — на 65 %.

Поскольку в условиях предвоенного 1940 года в СССР были приняты жесткие меры борьбы с нарушениями трудовой дисциплины, они были распространены и на Прибалтику. За опоздание на работу на двадцать минут или прогул рабочий полгода получал зарплату, пониженную на 25 %. Уход с работы без разрешения администрации наказывался тюремным заключением.

Хотя, как свидетельствовали Р. Мисиунас и Р. Таагепера, в Прибалтике «церковь не трогали», были отменены религиозные праздники. В школах была запрещена деятельность клерикальных детских организаций. «Начались вторжения в церковные службы «атеистических бригад», очевидно, перевыполнявших свои планы». В ответ многие католические священники развернули антисоветскую пропаганду. К ним присоединилась и часть местной интеллигенции.

Кое-где происходили выступления против новых порядков. Так, в декабре 1940 года рабочие на фабрике «Красный Крулл» в Таллине объявили трехдневную забастовку протеста против высоких цен, нехватки товаров, сверхурочных работ и упразднения рабочих Советов. Рабочие добились двухдневных рождественских каникул, которые к этому времени были повсеместно упразднены.

Такая обстановка облегчала работу германской агентуры, активизировавшейся по мере подготовки к войне против СССР. 17 ноября 1940 года в Берлине был создан «Летувю активисту фронтас» (Фронт литовских активистов, или ФЛА). Руководство ФЛА засылало своих агентов в Литву. Признавая эти факты, Р. Мисиунас и Р. Таагепера писали: «Фронт планировал восстание к моменту начала советско-германской войны. В 1941 году ФЛА насчитывал 36 тысяч человек. В марте 1941 года были созданы антисоветские подпольные центры в нескольких литовских городах».

М.Ю. Крысин привел сообщение НКВД, в котором подчеркивалось, что с начала 1941 года «наблюдается значительный рост убийств и бандпроявлений», при этом «большинство террористических актов остается нераскрытыми». В сообщении указывалось, что «бандитские группы вооружены автоматами, винтовками, револьверами, пистолетами, гранатами и сигнальными ракетами, у многих были радиоаппараты Морзе, коды, шифры и средства для тайнописи, чтобы координировать свои действия и поддерживать постоянную связь с немецкими спецслужбами. Некоторые имели отличительные знаки — нарукавные повязки и знамена. Члены бандформирований должны были вести активную борьбу с советским государством, а в период военных дейстзий между СССР и Германией они должны были арестовывать всех комиссаров и других активных коммунистов; занимать центры компартий, но не уничтожать архив, освободить политзаключенных, заставить евреев покинуть страну… занять учреждения, предприятия, почты, телеграфы и крупные склады товаров… обрывать телефонные, телеграфные, электрические провода… уничтожать железные дороги… арестовывать и разоружать красноармейские отряды, милицию, агентов ГПУ, создавать панику».