2 декабря Мария Медичи прибыла в Лион. Генрих IV тогда был занят мирными переговорами с герцогом Савойским и битвами с метрессой, порвать с которой у него не было сил. Дабы встретиться с супругой, он поплыл к ней на роскошном судне, у которого даже весла были расписаны, а команду облачили в трехцветные, сине-красно-белые королевские ливреи. Однако неспешное путешествие на судне претило импульсивному темпераменту короля, и при первой же возможности он вскочил на коня. После стремительной скачки он в сопровождении немногочисленной свиты, в сапогах, забрызганных грязью, инкогнито прибыл в дом архиепископа Лионского, где остановилась его супруга. Она ждала его уже неделю, и ее нетерпение и раздражение нарастали день ото дня, несмотря на регулярно приходившие записочки с извинениями. Генрих IV и на сей раз выступил в своем амплуа: по протоколу он должен был встречать в Лионе свою супругу и собственным отсутствием вызвал возмущение членов ее свиты, некоторые наиболее видные представители которой в знак протеста повернули назад, не дожидаясь короля.

Без лишних церемоний войдя в зал, в котором находилась Мария Медичи, он сначала спрятался за спины своих спутников, дабы получше рассмотреть ее. Затем он стремительно, словно бросаясь в холодную воду, приблизился к Марии. Она, как ее научили, сделала реверанс перед этим бородатым господином в грязных сапогах, в кирасе, с пытливыми глазами и красным от холода носом. Генрих тут же поднял ее и, по французскому обычаю того времени, поцеловал в губы. При этом он, не владея итальянским, что-то сказал по-французски, и она, не знавшая французского, зардевшись, ответила по-итальянски. Затем он галантно поприветствовал герцогиню де Немур и прочих дам, не забыв и маленькую чернушку Леонору, которая ему совсем не понравилась.

На этом официальная часть церемонии закончилась, и король, потирая руки, произнес: «Я так продрог, что вы, надеюсь, не откажете мне в половине вашей кровати, поскольку свою, прибыв верхом на коне, я не мог привезти с собой». Эту фривольную просьбу перевели Марии, и версии ее ответа, в зависимости от того, кто их сообщает, французы или итальянцы, сильно разнятся. По французским источникам, Мария заявила, что прибыла с намерением угождать королю и повиноваться его воле, после чего ее проводили в постель, и король вскоре присоединился к ней. По свидетельству итальянцев, от удивления она на какое-то время онемела, а затем ответила, что подобает подождать, пока легат не благословит их союз. Тогда король извлек из своей дорожной сумки папское бреве, удостоверявшее, что не требуется иного благословения, кроме того, кое дано было во Флоренции. Когда Мария поняла намерения короля, ее охватил такой ужас, что она вся похолодела, точно лед, и долго не могла согреться даже после того, как ее уложили в постель с подогретыми простынями.

Но как бы то ни было, той ночью она стала супругой короля. Свидетельства как итальянцев, так и французов сходятся по крайней мере в одном: наутро Генрих IV был доволен, а королева весела. Король даже пояснил, что и сам он, и его супруга были приятно удивлены: он тем, что нашел королеву более привлекательной, нежели представлял себе ранее по ее портретам и рассказам о ней, а она тем, что король оказался более молодым, чем можно было представить себе, судя по его седой бороде. Правда, Тальман де Peo без стеснения добавляет, что королева в первую брачную ночь извела прорву привезенных с родины ароматических эссенций, пытаясь перебить запахи, исходившие от ее супруга. Не исключено, что и Генрих IV, расхваливая мнимую привлекательность своей супруги, полноватой, грузной, с невыразительными глазами навыкате, занимался самовнушением, дабы от всего сердца исполнить супружеский долг, а может, и просто иронизировал.

17 декабря 1600 года папский легат торжественно благословил королевскую чету. Простой народ насладился зрелищем пышного праздника, а участники торжеств — балом при свечах. К тому времени, когда спустя месяц в Лионе был подписан мирный договор с Савойей, королева уже забеременела, и Генрих IV с чувством исполненного долга мог откланяться. В сопровождении полутора десятков всадников он поскакал в Париж, где его ждали другие дела. Королеве же он рекомендовал ехать не спеша, учитывая ее состояние беременности. 24 января он был уже в столице, откуда, пробыв там не более двух дней, направился к маркизе де Верней, с которой развлекался около двух недель. После этого он отправился в Фонтенбло встречать королеву, торжественный въезд которой в Париж состоялся 9 февраля 1601 года. От пышных триумфальных арок и тому подобной мишуры по желанию короля, на которого вдруг напала охота экономить, отказались. Зато он настоял на том, чтобы рядом с Марией Медичи сидел Сезар, плод его любви с Габриель д’Эстре. В тот же день он отдал мадам де Немур распоряжение доставить во дворец маркизу де Верней, дабы представить ее королеве. Престарелая герцогиня наотрез отказалась исполнять задание столь сомнительного свойства, но Генрих грубо отчитал ее, и она вынуждена была подчиниться. Королева, когда ей представили маркизу, была поражена, не сразу даже сообразив, что происходит, и приняла ее холодно, что ничуть не смутило развязную особу, без умолку болтавшую и державшую себя совершенно фамильярно. Марии Медичи пришлось привыкать к нравам и обычаям своего супруга.

Ввиду отсутствия точных статистических данных невозможно в достаточной мере достоверно оценить урон, причиненный Французскому королевству Религиозными и гражданскими войнами XVI века. Число павших в боях, погибших в результате резни в городах и деревнях и преждевременно умерших от голода и лишений за это время достигло, видимо, нескольких миллионов человек. Целые провинции раз за разом поочередно опустошались то католиками, то протестантами, равно как и наемными бандами рейтар и ландскнехтов, приглашавшихся в страну обеими противоборствующими сторонами. Своевременно не получая жалованья, они своей рукой брали то, до чего могли дотянуться, нередко с позволения вождей католической или протестантской партии. Не являлся исключением в этом отношении и Генрих IV. В бесконечной череде грабежей, насилий, пожаров и убийств Варфоломеевская ночь была лишь эпизодом, пусть и наиболее ярким и символичным.

Когда, наконец, Нантский эдикт возвестил об установлении мира, оказалось, что десятилетия кровавых беспорядков не прошли даром. Занятие грабежами и убийствами стало привычкой, вошло в кровь и плоть вчерашних солдат. Они и не спешили возвращаться к труду мирных хлебопашцев. Но даже те из них, кто возвращался домой с намерением честным трудом добывать хлеб свой насущный, нередко оставались без средств к существованию, найдя разоренным свой домашний очаг. Не оставалось ничего иного, кроме как промышлять разбоем на большой дороге. 4 августа 1598 года Генрих IV опубликовал эдикт, запрещавший всем французам, не находящимся на военной службе, ношение огнестрельного оружия. За нарушение королевского запрета на первый раз грозил денежный штраф, а в случае рецидива — смертная казнь. Губернаторы провинций получили приказ преследовать вооруженных людей, как пеших, так и конных, передвигавшихся по стране без соответствующего королевского распоряжения. Вместе с тем предписывалось ради христианского милосердия создавать богоугодные заведения для приема обедневших дворян и солдат, состарившихся на службе, увечных и не способных прокормить себя.