Подготовив документы и сложив их в финский походный рюкзак, я, оставив его на генеральском столе, направился к своим ребятам наверх. Здесь было уже относительно тихо. Финская танковая атака захлебнулась с большими потерями противника. К двум подбитым танкам, которые я уже видел, добавилось ещё три. Они дымились в метрах трёхстах от дота. Половина ребят отдыхала. Продолжал воевать расчет одного из крупнокалиберных орудий. Сизов по второму разу обрабатывал отмеченные в финской карте укрепления.

В первую очередь, что я сделал, поднявшись в орудийный зал, по внутренней связи вызвал Шерхана и приказал ему вместе ещё с одним красноармейцем идти на уровень, где содержатся наши пленные. Там, среди финнов найти поваров, чтобы они приготовили под его контролем горячий обед. Горячее питание требовалось как моим бойцам, так и пленным финнам. Эти бедолаги даже не завтракали. Единственное, что мы для них сделали – поставили в помещение, где содержалось более ста сорока пленных, большой бак с водой.

Закончив говорить с Шерханом, я начал беседу с Курочкиным. После того, как он доложил о наших успехах, пришлось ему сообщить о своём решении. Я его буквально огорошил своим приказом. Никаких возражений я не принимал. На его робкие попытки обосновать необходимость своего участия в обороне дота я заявил:

– Ряба, прекращай канючить. Пойми, это никакая не прогулка по зимнему лесу. Кругом куча финнов, и каждый из них будет желать вас уничтожить. Ещё неизвестно, где опасней – находиться здесь, за толстенными железобетонными стенами, или пробираясь сквозь вражеские позиции. В общем, всё – бери Саликова, и идите отсыпаться в генеральский кабинет. Там, в комнате отдыха стоят два широких мягких дивана. Цени, мужик, что даю вам возможность поваляться в генеральских апартаментах.

Уже больше не возражая, Курочкин вытянулся, козырнул и пошёл за Саликовым, к группе перекуривающих красноармейцев. А я, выждав, когда начали перезаряжать пушку, подошёл к Сизову и приказал ему перенести огонь на новую цель. Нужно было прочистить полосу, по которой пойдёт наша группа, и постараться пробить проходы в проволочных заграждениях и в минных полях.

Когда половина нашего гарнизона спустилась вниз пообедать и отдохнуть, я связался по телефону с комвзвода-2 Климовым. Я не знал тогда, что его голос слышу в последний раз. Когда уже заканчивал с ним разговор, произошло то, чего я опасался больше всего. Финны подвергли наши два укрепления мощнейшему авиационному налёту. В первый раз за эту войну я увидел финские самолёты. До этого думал, что наши красные соколы полностью уничтожили финскую авиацию. Но, по-видимому, мы так достали финнов, что они, несмотря на полное господство советской авиации, всё-таки подняли в воздух свои последние самолёты.

Бомбардировка нашего дота была страшной. Несмотря на то что мы двумя пулемётными башнями, ведущими непрерывный огонь, не давали финским лётчикам особо наглеть, но несколько прямых попаданий бомб наш дот всё же ощутил. Я с большим напряжением ждал первого попадания бомбы в наше убежище, но когда оно произошло, ничего страшного не случилось. Так, немного тряхануло, и всё, потолок не раскололся, бетон не посыпался, стены не треснули. Всё-таки финны молодцы – умеют качественно строить.

Во время второй волны авианалёта одна из наших пулемётных башен замолчала. Я по внутренней связи вызвал обедающих пулемётчиков с двух других башен и приказал им срочно занимать свои позиции. Мне было очевидно, что дело двумя авианалётами не обойдётся. Финны взялись за нас основательно, так сказать, по-взрослому. Это было видно и по количеству самолётов, принимающих участие в налётах, и по бомбам, сбрасываемым на нас. Судя по воронкам, которые можно было разглядеть в амбразуру, применялись бомбы весом не менее ста килограмм. Эти сотки распахали всю землю вблизи дота. В диаметре не менее двухсот метров не осталось ни кусочка первородного пейзажа, земля и снег были перемешаны, как в бетономешалке.

Когда ушла вторая волна бомбардировщиков, я подошёл к амбразуре, отодвинул броневой щиток и, в первую очередь, начал осматривать пулемётный дот, где оборонялась группа Климова. То, что я увидел, меня просто потрясло и привело в дикую ярость. Мне жутко захотелось схватить ручной пулемёт, спуститься к нашим пленным и лично их всех перестрелять. дот, где находились мои братья, мои подчиненные – был полностью уничтожен. В наивной надежде, что, может быть, кто-то уцелел в нижнем ярусе пулемётного дота, я бросился туда звонить, но телефонная трубка молчала.

В ярости я кинулся к ручному пулемёту, но тут, к счастью наших пленных, показались финские самолёты. С ожесточением я выпустил весь магазин в неумолимо приближающиеся вражеские крылатые машины третьей волны. Вдруг задымился один самолет. Когда я дико закричал, в полной уверенности, что именно я его сбил, рухнул второй. И только тогда я разглядел, как на эту воздушную армаду пикируют наши истребители. В разгоревшемся на моих глазах воздушном бою было сбито ещё два вражеских бомбардировщика. Остальные, разгрузив свой страшный груз прямо на финские позиции, позорно сбежали.

Как я ни психовал, но окружающую обстановку всё же контролировал. Поэтому сразу заметил, когда заработала ещё одна наша пулемётная башня. Две другие продолжали молчать. Буквально через пять минут после бегства финских самолётов всё прояснилось. В верхний артиллерийский зал поднялось три человека. Это были – легкораненый красноармеец Лисицын из пулемётного расчета Перминова и Иванов, со своим напарником. Оказывается, одна из авиабомб взорвалась совсем рядом с пулемётной башней, где находились Перминов со своим вторым номером Лисицыным. В результате этого тяжелейшую контузию получил наш самый лучший пулемётчик. Перминов сейчас лежал в коме в генеральском кабинете, который начали использовать как госпиталь. Всю необходимую помощь ему оказывал финский доктор. Мои ребята, проявив сообразительность, быстро откопали среди пленных офицеров военного врача, нашли они и необходимые медикаменты. Этот же доктор обработал и левую руку Лисицына – у него была перебита кость какой-то отлетевшей деталью от их пулемёта. В дальнейшем использовать этот пулемёт было невозможно, да и сама башня перекосилась и уже не могла вращаться.

Пулемётная башня, в которой раньше сидел расчет Иванова, была полностью уничтожена. Она получила прямое попадание стокилограммовой авиабомбой. Услышав это, я поблагодарил Бога за то, что не вызвал оба отдыхающих пулемётных расчёта сразу же, когда началась авиационная бомбардировка. Хотя, если прямо сказать, у меня было такое желание, просто, когда я хотел это сделать, начали рваться авиабомбы и все разумные мысли вылетели из головы. Короче, я растерялся, сердце ушло в пятки, а в мыслях было только одно – Боже, пронеси и сохрани!

Настроение, после разглядывания разрушенного дота Серёги Климова и рассказа поднявшихся пулемётчиков о печальных последствиях финских авиаударов, было кошмарным. Страшно хотелось выть и ругаться матом, что я и делал про себя, и вся эта ругань относилась к нашему командованию. Это оно не чешется, не торопится отдавать приказа на штурм, теперь такого беззащитного Хотиненского укрепрайона. Мы, считай, полностью расчистили полосу в финских укреплениях. Теперь можно буквально прогулочным шагом проводить экскурсии по бывшим финским укреплениям. Нас здесь мочат, как хотят, а наши генералы в тёплых штабах безмятежно протирают свои задницы. Толстожопые суки!