Сегодня, после доклада моего, было у государя совещание по дипломатическим делам. Речь шла о переговорах, которые ведутся Новиковым в Вене и Нелидовым в Бухаресте относительно секретных конвенций с Австрией и Румынией. В этих переговорах Австрия выказывает рельефно всегдашнюю свою политику: никаких обязательств принимать на себя не хочет, а желает получать выгоды чужими руками. Румынские же министры боятся себя компрометировать и виляют, тем более что само министерство чувствует непрочность своего положения; а Нелидов, в свою очередь, избегает затрагивать сущность дела, находя, что прежде объявления войны нельзя сговариваться о том, какое содействие русская армия может найти в чужой стране по переходе через границу.

По всему видно, что нам не удастся заключить конвенции ни с Австрией, ни с Румынией в том смысле, как мы с Обручевым проектировали в Ливадии. Видя, как наши дипломаты нетверды, как они боязливы и осторожны, я не настаивал на заявленных требованиях по военной части, а просил только об одном – скорее что-нибудь заключить, хотя бы весьма недостаточное, но лишь бы не очутиться вовсе без всяких соглашений с обоими соседями в момент начала военных действий. Князь Горчаков прочел проектированные им инструкции Новикову (которые, впрочем, редактированы искусно) и снова выражал уверенность свою в благоприятном исходе конференций. Эта вера в мирный результат одна может объяснить медлительность наших дипломатов. Они как будто и позабыли о наших приготовлениях к войне, поглотивших уже многие десятки миллионов рублей.

Сегодня мой доклад и совещание кончились так поздно, что я счел себя вправе освободиться от заседания Комитета министров. Впрочем, дела теперь так много, а времени так мало, что с самого приезда своего в Петербург я ни разу еще не показывался ни в Государственном совете, ни в комитетах.

Перед обедом были у меня консул наш в Рагузе Ионин и князь Черкасский. Толковали о Черногории и средствах оказания ей помощи. Обедал я у их величеств.

27 ноября. Суббота. В последние три дня получены из Константинополя и Лондона успокоительные телеграммы: лорд Солсбери и генерал Игнатьев с первого свидания остались очень довольны друг другом; после того каждый день они имеют совещания между собой по нескольку часов. Игнатьев дает надежды на соглашение, хотя до сих пор британский уполномоченный упорно противится предположению об «оккупации» Болгарии русскими войсками. Он предлагает, в виде «гарантии исполнения», комбинации странные, невозможные, ребяческие: например, назначение для управления и устройства Болгарии голландца, бельгийца или швейцарца с полицейской стражей от какого-либо из тех же государств! Конечно, на таком предположении нельзя остановиться; или англичане должны сдаться и отступить от своего упрямого предубеждения против занятия Болгарии русскими, или кончится все-таки войной. А между тем время уходит. Срок перемирия истекает. Известия о положении дела в Сербии самые печальные…

Консул наш в Рагузе Ионин привез также печальные сведения о жалком положении черногорцев, у которых нет ни хлеба, ни одежды, ни патронов. Решено отпустить 1 миллион рублей на покупку хлеба и патронов.

С Румынией конвенция заключена, и Нелидов везет ее сюда, для утверждения. При этом, однако же, румыны также выпрашивают себе помощь деньгами и ружьями. С Австрией же переговоры идут туго; Андраши заявляет домогательства непозволительные, так что, несмотря на полученную вчера государем любезную телеграмму от императора Франца-Иосифа, наш канцлер сегодня уже выражался в том смысле, что лучше прервать все переговоры и обойтись без всякой с Австрией конвенции. Неужели наши дипломаты рассчитывали на искреннее и бескорыстное дружество к нам Австро-Венгрии? Могли ли они сомневаться в том, что Венский кабинет и на сей раз, так же как во все прежние времена, позаботится только о своих собственных выгодах и постарается приобрести для себя сколько можно более чужими руками? На долю России она оставляет тяжелую войну, затрату сотен миллионов рублей, а на свою – захват всей Боснии и Герцеговины.

Вчера в Лондоне было замечательное собрание в антитурецком смысле, под председательством лорда Вестминстерского. Судя по телеграммам, собрание это выразило полное осуждение политики графа Биконсфильда и требование, чтобы британское правительство действовало в согласии с Россией. В тот же день наш курс на бирже поднялся значительно.

Вчера же мы праздновали обычным порядком праздник Святого Георгия. Утром выход, молебствие, потом обед для нижних чинов, а затем обед в Николаевском зале. Число кавалеров уменьшается с каждым годом; из нижних чинов почти исключительно сохранились кавалеры в корпусе жандармов и в городской полиции.

Сегодня, после моего доклада, приглашены были в кабинет государя князь Горчаков, Рейтерн и граф Адлерберг. Читали последние телеграммы, уклонились от обсуждения просьб Румынии и решили послать к Новикову письмо русского канцлера, не совсем любезное в отношении австро-венгерского канцлера.

29 ноября. Понедельник. Во время обычного (по понедельникам) приема в канцелярии Военного министерства получил от государя приказание быть во дворце в первом часу на совещании с государственным канцлером в присутствии наследника цесаревича и графа Адлерберга. Пришли телеграммы из Константинополя и Лондона: между Игнатьевым и лордом Солсбери почти достигнуто соглашение о программе автономии не только для Болгарии, но и для Боснии и Герцеговины. Остается все-таки разномыслие относительно средств выполнения этой программы: англичане настаивают на своей нелепой идее о формировании вооруженной стражи в 3 тысячи человек из голландцев, бельгийцев и швейцарцев. Князь Горчаков и Игнатьев, кажется, склонны к уступке и в этом пункте. Но, по всем вероятиям, если бы даже мы и показали вид согласия на чудовищную комбинацию, самый опыт исполнения укажет несообразность ее, и тогда, может быть, конференция вынуждена будет обратиться к более серьезным мерам, ныне упорно отвергаемым.

В одной из телеграмм Игнатьева упоминается о воинственном настроении турок, которые будто бы сами готовы объявить нам войну. По этому поводу государь напомнил о прежней, заключенной между тремя императорами секретной конвенции, на основании которой в случае нападения на кого-либо из них прочие двое должны прийти на помощь. Канцлер возразил, что в настоящем случае не стоит прибегать к помощи союзников, поскольку Россия достаточно сильна, чтобы одной справиться с турками. Притом князь Горчаков выразил сомнение в практическом значении этой конвенции.

Возражения эти явно не понравились государю, который придает конвенции какую-то особенную важность. В первый раз, когда он объявил мне, под величайшим секретом, о существовании этой конвенции, я также выразил сомнение в практической ее применимости, указав на ту же слабую сторону, которую сегодня выставил и канцлер, а именно: в конституционных государствах секретное обязательство, данное лично монархом, может остаться мертвой буквой.

Сегодня был у меня Маринович, уполномоченный от сербского князя. Мы довольно долго и откровенно беседовали о настоящем положении дел, и мне показалось, что он сам мало надеется на успешный для Сербии исход борьбы; он разочарован и пал духом. Заезжал я к бухарскому посольству с визитом; и сыновья эмира, и посол рассыпались в учтивостях и выражениях благодарности.