В пятницу уехал на пароходе генерал Вердер с письмом государя к императору Вильгельму. Перед самым отъездом он зашел проститься со мной, и в первый раз мне случилось войти с ним в серьезный разговор. Я старался разъяснить ему, в каком именно смысле государь находит неудовлетворительным положение, в которое стала Германия в восточном вопросе, и в чем именно заключается ожидаемая ныне от Берлинского кабинета услуга. Вердер между прочим признался, что из объяснений своих с князем Горчаковым не мог понять, чего требуют от Германии, тогда как объяснения государя вполне понятны.

Теперь сущность дела заключается в том, чтобы скорее открыть конференции и, категоричнее поставить вопрос об основаниях, на которых возможно замирение или, лучше сказать, будущее устройство судьбы балканских христиан. От большей части кабинетов уже даны по телеграфу полномочия представителям их в Константинополе; к сожалению, французский посол Бургоэн, действующий обыкновенно в смысле примирительном и честном, счел нужным в эту важную минуту отправиться в Париж за инструкциями. Отсутствие его неминуемо замедлит открытие совещаний.

29 октября. Пятница. Москва. Во вторник, 26-го числа, их величества с их высочествами выехали из Ливадии на паровой яхте до Севастополя, а далее по железной дороге. В пути получались телеграммы не совсем приятные. Англия не соглашается выпустить слова «территориальная неприкосновенность Оттоманской империи» и заранее заявляет, что не допустит занятия Болгарии какими-либо иностранными войсками. Сама Порта уклоняется от конференций в Константинополе. По моему предложению сочинен был во время пути проект циркуляра от государственного канцлера во все посольства русские при иностранных дворах для объяснения побудительных причин предстоящей мобилизации. Сочиненный бароном Жомини проект переделывался несколько раз. Много рассуждали о том, в который день отправить этот циркуляр и в который объявить мобилизацию. Государь желал подписать указ в Москве, на другой день по приезде. Я выражал мысль, что распоряжение о мобилизации, хотя и требует указа Сенату, не есть, однако же, акт, подлежащий формальному обнародованию; в большей части случаев бывает даже необходимо мобилизацию производить сколько можно с меньшей оглаской. Притом приступить к самой мобилизации нельзя прежде 1 ноября.

Князь Горчаков, со своей стороны, высказывал, что подписание указа о мобилизации в Москве может быть истолковано в том смысле, что мера эта принята как бы под давлением московских крикунов[101]. Вследствие тех или других соображений, но государь сегодня объявил, что отлагает подписание указа о мобилизации и обо всех назначениях на должности по действующей армии до возвращения своего в Царское Село 1 ноября.

В Москву приехали мы вчера вечером. Уже в дороге нашли снег и санный путь; в Москве – полная зима. Сегодня в полдень во дворце происходил заведенным порядком большой выход. Перед тем было у государя обычное совещание; канцлер прочел полученные телеграммы и окончательную редакцию циркуляра.

Выход был многолюден. В Георгиевском зале, где стояли представители разных сословий города, государь остановился и произнес речь, которая вызвала одушевленные крики «ура!». Затем была исполнена обычная церемония поклона с Красного крыльца и шествие в Успенский собор и Чудов монастырь.

К обеду во дворец были приглашены городские власти и сановники; вечером царская фамилия и свита наслаждались в театре превосходной русской труппой.

31 октября. Воскресенье. Вчера утром, до смотра, был я с докладом у государя и представил на подпись его указы о мобилизации войск и приказы о формировании армии, корпусов и о главных назначениях на должности по полевому управлению. Всё это было подписано и утверждено с пометкой «1 ноября, в Царском Селе»; первым же днем мобилизации назначено 2 ноября и положено в этот же день разослать циркуляры государственного канцлера.

Смотр войскам Московского гарнизона происходил в полдень на Театральной площади; государь был весьма доволен всеми частями. После смотра начальников пригласили во дворец к завтраку, а затем было у государя обычное совещание. Известия из Лондона и Константинополя становятся с каждым днем всё хуже, и надежды на мирное разрешение вопроса уменьшаются.

К обеду во дворце опять пригласили несколько лиц высшей московской иерархии, а вечером был раут у генерал-губернатора.

При утреннем докладе я прочел государю письмо, полученное мною вчера от князя Черкасского, который выражает желание при нынешних чрезвычайных обстоятельствах посвятить свои труды и способности пользе общего дела. Государь принял это заявление с особенным радушием и, несмотря на все интриги, которыми в былое время умели восстановить его против князя Черкасского, выразил сожаление, что он так долго остается вне служебной деятельности[102]. Государь вполне ценит блестящие способности князя и вспоминает услуги, принесенные им в польском деле при покойном моем брате Николае[103].

Так как государь говорил перед тем о необходимости приискания лица, которое могло бы облегчить заботы главнокомандующего по гражданским делам в занятом крае, а также о том, что желательно установить официальную связь между правительством и разными славянскими комитетами, то я воспользовался случаем, чтоб указать на князя Черкасского как на человека наиболее способного именно к подобной деятельности.

Вечером, на рауте, государь, увидев князя Черкасского, довольно долго беседовал с ним, представив его императрице, и тогда я уже мог прямо войти в соглашение с ним о приведении в исполнение возникшей мысли. Князь был явно обрадован такому предложению и обещал привезти в Петербург записку об учреждении при главнокомандующем особой должности заведующего гражданскими делами.

Сегодня утром зашел я к государю и доложил о вчерашнем объяснении моем с князем Черкасским. Государь вполне одобрил мое предположение. После обедни был прием депутаций с адресами: одной – от московского дворянства, другой – от города. Адресы эти, без сомнения, поднимут страшный переполох в Европе. Уже и теперь во всех столицах произвела громовое впечатление речь, произнесенная государем в пятницу в Кремлевском дворце. Точно скажут, что теперь Россия сбрасывает с себя маску миролюбия, что она-то и будет виновницей общей европейской войны.

В час пополудни был обычный развод в манеже (по-московски «экзерцир-гаузе»).

В 3 часа принимал я представителей от Славянского комитета; во главе депутации был Аксаков, депутатами – купцы Третьяков и Морозов. С ними приехал и генерал-майор Столетов, на которого возлагается формирование болгарского ополчения. Беседа наша продолжалась более часа; мы условились о плане действий по болгарскому вооружению.