Эрик опустился на пол, ему было дурно. Хлопнула входная дверь. Через минуту в комнату вошел Александр и замер на пороге.

— Что тут происходит? — спросил он.

— Эрик меня ударил, — сказал Бой. — Видишь, кровь.

— Эрик? — удивился Александр. — Почему ты сидишь на полу? И где твои очки?

— В кармане. Мне нехорошо.

— Что ты сделал?

— Не знаю, — ответил Эрик. — Но я спас нашу башню. С ней ничего не случилось.

Александр медленно открыл пачку, достал сигарету и закурил.

— Башня по-настоящему вращается, — сказал он. — Ты, Бой, отличный мастер. Теперь полный порядок. Второго такого дома, как у нас с Эриком, нет ни у кого, это точно.

Это случилось незадолго до зимних дождей, туристов уже почти не было. Парень явился однажды вечером, бросил свой рюкзак возле стойки бара и попросил «Island». Черт его знает, что это за коктейль, но я положила в ром кусочек папайи, и все сошло прекрасно. Парень был очень молодой, слегка загорелый и напоминал мышь в очках. На нем была непременная гавайская рубашка и гирлянда на шее, увядшая дешевка. Он тут же поведал мне о чудесном Приключении, которое пережил в Ваикики: в сумерках на берегу Она подошла к нему с цветами в волосах, все как надо, повесила ему на шею гирлянду и сказала: aloha — добро пожаловать. Я их знаю. Они раздеваются в отелях, а орхидеи, уже привядшие, покупают почти задаром, на берегу моря в темноте этого все равно не видно. Когда туристы начинают благодарить, они говорят: пять долларов, или сколько у них хватит наглости потребовать. Я не спросила, сколько стоила его гирлянда.

— Меня зовут Франц, — сказал он. — Я путешествую.

Потом спросил, коренная ли я полинезийка.

— Коренная, не коренная, не все ли равно. — Я была не в настроении.

Вскоре он снова подошел и попросил блюдо.

— Моя гирлянда почему-то мокрая, — сказал он.

Я дала ему блюдо, он положил на него свою увядшую гирлянду и спросил, как называется наш город.

— Хило.

Я видела, что это ему ни о чем не говорит, тогда я показала отметку под карнизом крыши и рассказала, что в тысяча девятьсот десятом году волна такой высоты одним махом смыла половину Хило и что в тысяча девятьсот шестидесятом году это повторилось. Услыхав мое сообщение, он оживился, глаза у него округлились, и я видела, что это произвело на него сильное впечатление. Потом он пожелал узнать, действующий ли вулкан Мауна-Лоа, но он был недействующий. Франц тут же решил при первой возможности подняться на вершину и осмотреть кратер. Ехать туда на такси было бы слишком дорого. Но ведь можно подняться и пешком, впечатление наверняка будет более сильным. Наконец он спрашивает:

— Значит, у вас в последнее время затишье?

— Как сказать, — отвечаю я. — Сейчас у нас в любой день могут начаться дожди. Он серьезно кивнул:

— Я знаю. Зимние дожди. Долгий период зимних тропических ливней.

Пришли посетители — Фредди и другие парни. Когда я вернулась на свое место, Франц изучал отметку воды и записывал свои наблюдения. Он спросил, можно ли тут где-нибудь устроиться не слишком дорого. Я ответила, что у нас наверху есть две комнаты, правда маленькие, и спросила, сколько дней он собирается тут прожить.

— Заранее ничего не могу сказать, — ответил Франц, и видно было, что он очень доволен собой. — Понимаешь, я не люблю ничего решать заранее — например, приезжаю куда-нибудь, плачу вперед, а потом вдруг снимаюсь с места и уезжаю. По-моему, только так и следует путешествовать; во всяком случае, я всегда мечтал путешествовать именно так. Понимаешь? Можно угостить тебя коктейлем «Island»?

Он выпил один за другим несколько коктейлей и пришел в сильное возбуждение. Когда он заговорил о Лахаине, я поняла, что ром ему пить нельзя. Старый трактир китобоев — это такое чудо, а их старые корабли — чудо вдвойне. Все настоящее, как описано в книгах, которые он читал еще мальчишкой. Подумать только, и все это сохранилось до сих пор! Я спросила его, не ездил ли он на «сахарном поезде». Оказалось, нет, не было желания.

— Это почему же?

— Да он какой-то ненастоящий, — отвечает Франц. — Битком набит туристами, маршрут короткий, только туда и обратно, игрушка из Диснейленда, к Гавайским островам этот поезд не имеет никакого отношения.

— Диснейленд? — говорю я и начинаю сердиться. — В свое время это был замечательный «сахарный поезд», по обе стороны от дороги лежали бескрайние плантации, а какое было движение, сколько сахарного тростника везли на берег! Но теперь с сахарным тростником покончено, и с кофе тоже, теперь всем заправляют американцы. И с орехами тоже покончено.

— При чем тут орехи? — спрашивает он, и я объясняю, что американцам невыгодно заниматься орехами, они едят орехи только в шоколаде, а такие конфеты производятся на материке, возить же орехи туда и обратно слишком дорого, вот мы и покончили с орехами. У нас покончено со всем, кроме туризма.

Франц страшно рассердился, он долго стоял, погрузившись в задумчивость. Потом спросил, уж не американцы ли так испортили и загадили окрестности Лахаины.

— Я там не бывала, — ответила я. — Ты имеешь в виду обычный мусор, что валяется на земле?

Нет, не обычный, все обстоит гораздо хуже. Он гулял по берегу, сидел под пальмами и смотрел на прибой, а потом прошел немного подальше и угодил прямо на вонючую свалку.

— Понимаешь, на свалку! — воскликнул Франц. — Ты себе даже не представляешь, что там творится! Разбитые машины! Колючая проволока, старые железные кровати, ряды хижин с выбитыми окнами, на которых висят рваные занавески, крыши провалились…

Он чуть не плакал. И хотел знать, может, и в этом повинны американцы. Я поняла, что надо немного успокоить его, парни уже стали поглядывать в нашу сторону, поэтому я сказала:

— Ну чего ты расстраиваешься? Все очень просто: люди уезжают на материк, и никому не хочется следить за домом уехавшего соседа. А у государства и без того хватает забот. Туристы же загорают себе на песочке и никогда не ходят далеко. А на экскурсии их возят.

— Не понимаю, — сказал он. — Можно угостить тебя еще одним коктейлем?

— Нет, — ответила я. — На сегодня с коктейлями покончено.

Он совсем растерялся.

— Что-то тут не так, — сказал он. — Почему вы теперь не поете? Почему никто не играет на гитаре, сидя у своих домиков? Не танцует, когда взбредет в голову? Нет, что-то тут не так.

Он окончательно мне надоел.

— У нас все о'кей. А почему, собственно, у нас должно быть так, как ты говоришь? Ты ошибся столетием. Мы теперь стали одним из американских штатов, и никто не обязан играть, петь и плясать, разве что на эстраде. Теперь все думают только о налогах да процентах и никто, кроме туристов, не выставляет себя напоказ.