Но подождите-ка. Ромео подкрался к двери диспетчерской, где бригада «Скорой помощи» иногда заполняла документы или просто разговаривала. Он услышал имя Ландро. Ромео напряг слух, наклонился к самой замочной скважине, затаил дыхание и попытался разобрать слова.

— Нет, не бедренная, — сказал кто-то.

— Уверен?

— Да, другая.

— Какой это был день?

— Среда? Вторник?

— Ты меня разыгрываешь.

Потом они снова заговорили о морковке.

Ромео напряг ум, уставший за ночную смену. Попытался запомнить. Когда пришло время уходить домой, он наскоро записал то, что слышал, на листках, вырванных из бесхозной медицинской карточки. Всю добытую информацию Ромео помещал в папку для хранения документов, найденную в мусорном бачке. Бескрайние возможности. Творческий подход. Он гордился тем, как организовал свою деятельность.

* * *

Мэгги пробирается в комнату Лароуза и сворачивается калачиком в углу его постели.

— Думаю, все идет хорошо. На мой взгляд, она стала счастливей, — говорит Мэгги.

— Мне тоже так кажется. Она больше не печет торты.

— И она может устроиться в «Сенекс», где уже работает папа. Я слышал их разговор.

— Будь с ней доброй, как сейчас.

— Ты говоришь… — голос Мэгги становится тихим. — Ты хочешь сказать, что она хотела повеситься из-за того, что я вела себя с ней не по-людски?

— Конечно, нет. Но ты вела себя именно так.

— Я была стервой. Я стерва. Именно так называют мне подобных. В нашей новой школе, я имею в виду. Там есть стервы и постервознее, но меня выведут на чистую воду.

Лароуз садится.

— Нет, ты просто крутая. Ты и должна быть такой.

— Сейчас я тебе покажу, что значит быть крутой!

Она вскакивает, прыгает на кровати и бьет его подушкой. Он бросается на нее, они борются и падают с кровати на пол. Смеяться Лароуз и Мэгги перестают, лишь растянувшись на прикроватном коврике. Слышится голос Нолы. Мэгги быстро, как тень, перебегает к двери, ведущей в ее комнату.

Скрипит дверь спальни родителей. Голос Нолы плывет по коридору.

— Несколько книг упало, — отзывается со своей кровати Лароуз. — Все в порядке, мам. Можешь спать. Я больше не буду шуметь.

— Мэгги?

— Мама? Чего-о-о? — отвечает та из своей комнаты, делая вид, что раздражена и еще не совсем проснулась.

Все тихо. Засыпая, Мэгги думает о Лароузе. Она думает о нем каждую ночь. Он успокаивает ее. Он ее богатство, ее сокровище. Она даже не знает, что он — ее воплощенная любовь.

Внезапно Лароуз оказывается сидящим у ее постели, прижимая палец к губам. Он никогда не делал этого раньше.

Она поворачивается к нему.

— Я хочу спросить у тебя кое о чем, — говорит он.

— Спрашивай.

— Кто были те парни, ну знаешь, в другой школе. Те, которые на тебя напали. Кто это сделал?

Она смотрит на тощие мальчишечьи руки Лароуза, на его волосы, такие густые, что они стоят торчком. Его вопрос вызывает у нее чувство тошноты. Мэгги думала, с той историей давно покончено, но, оказывается, она сидит в ней, точно ком слизи. Вот и теперь слизь сочится из пор, покрывая тонкой пленкой все тело. А как насчет слез? Мэгги проводит рукой по лицу. Вот черт. Она никак не может от них избавиться. И они помнят, эти ребята. В прошлом году Багги спросил у нее, словно невзначай: «Эй, Равич, ты все еще хочешь этого? Ты все еще хочешь повеселиться, как раньше?» В другой раз, идя ей навстречу по коридору, Багги приложил руку к своей промежности. Но, по крайней мере, он отшатнулся, когда она сделала вид, что собирается пнуть его ногой в причинное место.

Она называет их имена: Тайлер Веддар, Кертанз Пис, Брэд Моррисси и Джейсон Вильдстранд по прозвищу Багги.

— Кажется, я видел этих парней, — говорит Лароуз.

— Есть еще сестра Вильдстранда, эта несносная Брейлин, на год старше меня. Она подлая, думает, что ужас как сексуальна, и носит на себе тонну макияжа. Плюс рисует на лбу брови, похожие на две половинки хула-хупа. Я ее ненавижу. Как хорошо, что мы сменили школу. Она всегда смотрела на меня таким презрительным взглядом. Показывала средний палец. Ни за что, просто так! Я знаю, Багги наплел ей что-то, наврал Брейлин, что я сама во всем виновата.

— Я никогда не забывал, что ты сказала той ночью, — признается Лароуз.

— Ты не забыл? — Слизь, покрывающая ее кожу, немедленно высыхает. Лезущие куда не надо пальцы отскакивают от нее. — Ты помнишь? Что я сказала?

— Ты спросила, может ли святой убить?

— Святой?

— Ты имела в виду меня. Хотя я вовсе не святой.

— Лароуз, черт возьми. Я не хочу, чтобы ты их убивал.

— Не волнуйся. Я не собираюсь убивать их в буквальном смысле. Но, вообще-то, теперь я стал сильнее.

— Нет, не ввязывайся в это, — просит она. — Пожалуйста!

Тайлер теперь занялся борьбой и выступает за свою школу. Кертанз неуклюжий и медлительный, но сильный, как медведь. Брэд Моррисси играет в футбол. Багги слабак, но жесток и очень умен.

— Все кончено. Давно! Теперь мне уже не больно. Кроме того, они бесчеловечны. Они подлые придурки. Обещай, что оставишь их в покое.

— Не волнуйся. — Лароуз скромно понижает голос. — Ты ведь знаешь, я занимаюсь с отцом Трэвисом. Теперь у меня зеленый пояс.

— О боже мой, только не пытайся ничего сделать!

— Ш-ш-ш.

Он исчезает.

Ткань времени

Питер привел Нолу в «Сенекс», и она начала работать вместе с ним несколько дней в неделю. Она вела книги учета, расставляла товары по полкам и охлаждаемым витринам, яростно драила туалеты. Все стояло на своих местах, все ценники были хорошо видны. Кофемашина светилась, точно алтарь. Когда Нола работала, ежедневная порция ее печалей разбивалась на тысячи мелких частей — на чашечки для сливок, упаковки с соломинками, крючки для мешочков с конфетами, машину для разлива напитков и витрину с выпечкой. Иногда она подолгу смотрела на жарящиеся венские сосиски для хот-догов, бесконечно вращающиеся до тех пор, пока на них не начнут сверкать золотые бусины жира. Время от времени она читала названия ингредиентов на бумажных пакетиках с какими-нибудь закусками и размышляла о них. Когда Нола подсчитывала скребки для льда, или заменяла манометр для шин, или смотрела, правильно ли разложены иллюстрированные журналы, ей казалось, что, наводя порядок среди этих мельчайших частиц своей жизни, она обретает контроль над собой, возможно, на молекулярном уровне, потому что и сама составлена из всего этого барахла. Из мясных палочек, которые жует в машине по дороге домой, из чашечки ванильного латте с химической пенкой из автомата для продажи кофе. Каждое утро она покупала самую большую порцию и потягивала ее весь день, ощущая, как вкус напитка становился все более резким и кислым.