бойцы» — так будет считать Муратов, и большая доля истины в его размышлениях существует. Увлечение «делом художника» у Остроухова было недолгим, однако в восьми передвижных выставках он все-таки успел поучаствовать.

По возвращении из Петербурга он появляется везде, где рисуют модель (Москва — не Париж, частных академий, куда можно прийти порисовать, здесь нет). Без него не обходится ни один из вечеров у Поленовых, где рисуют карандашом, пишут маслом и акварелью, позируя друг другу в костюмах, равно как и у Мамонтовых на Садово-Спасской («После чая рисовали голову углем. Елизавета Григорьевна читала „Декабристов“ Толстого. Левитан всех с ума сводит… Остроухов уже принес три хороших этюда», — записывает Е. Д. Поленова). Опять знакомая пара: Левитан — Остроухов. Только Левитан — великое имя, а Остроухов — художник одной картины. Его и знают лишь благодаря «Сиверко» — виду излучины северной реки с мокрыми берегами, со стеной темного леса вдали и низко нависшими свинцовыми тучами — вполне левитановскому, но без драматизма и меланхолии мотиву. «Какая превосходная вещь! Как это взято!.. Как нарисовано! Да, это чудесный, талантливый художник!» — будет восхищаться Репин, а Третьяков тот и вовсе назовет «Сиверко» лучшим пейзажем в своем собрании.

«Сиверко», как ни печально, завершит карьеру художника Остроухова, впервые решившегося выставиться на Передвижной только в 1886 году. На этот шаг его благословляет Поленов. «В. Д. работает „Больную“. Погода ужасная. Сейчас приедет Семеныч, привезет свои картины, чтобы показать Василию и пройти при нем», — записывает в дневнике Елена Дмитриевна. «Завтра страшный день № 1: все экспоненты условились везти вещи свои именно завтра в двенадцать на выставку, чтобы посравниться друг с другом, и я тоже поплетусь — вот будет картина! До двадцать шестого буду стараться крутиться с утра до вечера, чтобы не думать о результате. А двадцать шестого страшный день № 2, и ну как последний?.. Ну а если примут, тут я такую свечку поставлю, что знаменитая свеча гоголевского городничего померкнет. Боже мой, как грустно проваливаться, если бы вы знали!» — жалуется Остроухов Поленову. При этом утром отправляется в оперу и успевает послушать полтора акта «Кармен», вечером собирается на «Онегина» и надеется побывать на балете, чтобы увидеть новую солистку, итальянку Цукки («Петербург теперь стал настоящим Цуккирбургом — только и речи, что об этой божественной Вирджинии… Не дождусь того дня, когда я в первый раз от балета приду в восторг. Если это случится, интересно будет посмотреться в зеркало…»).

За него все переживают. «Что картина? Принята? Нравится ли? Отчего ты не напишешь? Мы должны ждать от тебя письма, а не ты от нас», — тревожится за дебютанта Серов и в шутку добавляет: «Уж не распродал ли гуртом свои этюды?» Картина принята. «Наш Семеныч в восторге — на седьмом небе… — записывает Елена Поленова. — У Левитана тоже вроде ранней весны» (надо же, у Ильи Семеновича и И. И. даже мотивы одинаковые!). «В восторге» — это потому, что «Ранняя весна. Последний снег», дебютный пейзаж нашего героя на XIV выставке ТПХВ, куплен коллекционером В. Г. Сапожниковым (несомненно, родственником Елизаветы Григорьевны Мамонтовой, урожденной Сапожниковой), который отказался переуступить картину Павлу Михайловичу, хотя последний очень просил. Зато на последующих выставках Третьяков зарезервирует за галереей все понравившиеся ему работы Остроухова. Владельцы же «Последнего снега» решатся продать картину, только когда наступят тяжелые времена, летом 1918 года, принесут автору, а тот немедленно даст знать об этом в Русский музей, давно и безуспешно искавший «классического Остроухова» («Я, разумеется, продам ее в мгновение ока, т. к. охотников на нее много — простите, что я так хвастливо говорю о своей картине, но ей уже 32 года»).

Первый серьезный гонорар был употреблен в дело. Часть денег пошла на заграничное путешествие. «Голова идет кругом! Успеваешь за день так, как в Москве за год не успеешь!.. Одной живописи пере-перере-пересмотрено… многое по нескольку раз, в Вене, скажем, штук 500, Мюнхене — 1000, Лувр — 500, Люксембург… Салон — 3000. Итого 6000, до сих пор вздрагиваю от одной цифры, которую я как-то на днях вздумал сообразить — можно заболеть», — хвастается он Поленову. Другая — в оплату «чудесной громадной мастерской» Владимира Маковского в доме Воейковой на Ленивке, которую они наняли вдвоем с Серовым. Николай Бруни докладывал Чистякову, что бывшие его ученики утром пишут с натуры, а вечерами — с натуры рисуют, и к ним приходят Поленов и Маковский, а из молодых — Михаил Мамонтов и Николай Третьяков. А Суриков вообще сделался «неизменным патриотом вечеров на Ленивке». Остроухов в приподнятом настроении, «удивительно оживленный, бодрый и в восторге от товарищеской общей работы». В мастерской он часто остается один, без Серова, которому пишет с завидной регулярностью.

«Милый Антоша, во-первых, управляйся со своими делами в Питере по возможности скорее, ибо отсутствие Herr Professor’a очень чувствительно. Хотя мы и работаем по-прежнему, но ваше отсутствие приводит нас в какое-то мрачное и болезненное состояние», — торопит приятеля Илья и сообщает, что Владимир Егорович Маковский приступает к занятиям в классе и лично он намерен посещать Школу, иначе говоря Училище живописи, ваяния и зодчества (МУЖВЗ). Как следует из личного дела потомственного почетного гражданина И. С. Остроухова, 21 октября 1886 года им было подано прошение в совет Московского Художественного общества с просьбой принять его в число вольных посетителей МУЖВЗ и внесена плата.

«Кроме школьных занятий, которые кончаются в 7 часов, мне хотелось бы продолжать работу с 8 до 10 вечера в мастерской, — пишет он Серову, напоминая не забыть привезти лампу для вечерних занятий, — но при условии, что и ты вместе со мной будешь работать. Иначе, увы, работа у меня пойдет вкривь и вкось. Если же ты не хочешь… я стану потихоньку работать один, и наступит час, когда ты будешь плакать, а я торжествовать. Итак, любезнейший друг Антон, образумься, наконец, и не забывай глубокомысленных слов Менцеля: „Упражняться, упражняться“».

Серов отлично понимает, как важно упражняться, и вместе с Ильей начинает посещать Школу. С ними в классе учится и жена Поленова. «Наталья привезла с собой обедать своих новых школьных товарищей — Семеныча и Антона», — сообщает Елена Поленова Елизавете Григорьевне Мамонтовой. Все между собой не просто давно знакомы, но еще и состоят в родстве: Наталья Васильевна Поленова, урожденная Якунчикова, приходится Е. Г. Мамонтовой двоюродной сестрой.

Вольные посетители имеют множество преимуществ. Прежде всего — свободу передвижения. «Разболтались мы как-то с Серовым в нашей мастерской об Италии… Подбили Мишу и Юру Мамонтовых. Вчетвером и веселей и дешевле… Это будет удовольствие первый сорт». Маршрут заграничной поездки составил Илья. Ехать наметили в конце апреля или начале мая. Стали копить деньги и готовиться.

«Готовление это состояло, главным образом, в том, что мы стали читать книги по истории Италии и искусству, а я — заносить в особую тетрадь разные заметки и выдержки из читаемого, составлять