которыми на него смотрели все домочадцы и слуги, они шептались за его спиной, и это дико бесило. Все вели себя так, будто нападение у сената сегодня поставило на нём чумную печать. И почему-то вдруг подумалось: зря он отпустил Эмерта. Вот его присутствие сейчас было бы очень кстати. Как будто в этом хаосе, что творился вокруг, его помощник был каким-то якорем, который удерживает лодку, не давая ей разбиться о скалы.

И что-то тёплое появилось внутри, едва он подумал об этом. Странное, приятное чувство…

Морис вернулся, увидел Виго, сидящего в сумраке с ложкой, приложенной ко лбу, и спросил:

− Может, продолжим завтра?

− До завтра меня могут уже и убить, − ответил Виго саркастично. — Морис, хоть ты не смотри на меня с этим дурацким сочувствием! Сейчас мы должны как можно скорее во всём разобраться. Я могу слушать, только громко не говори. Так что там за очень плохая новость? Их же было две.

Морис оттащил от стены небольшую тумбочку, освободив пространство, и, вооружившись булавками и листочками, принялся развешивать на ней всё то, что уже никак не вмещалось в его изрядно распухшую папку.

− Так, хорошо. Я буду краток. Вот смотри, хефе, что ещё мне удалось узнать, и выстроить следующую логическую цепочку.

Он быстро приколол две бумажки. На одной написал «Дон Алехандро», на другой «Сеньорита Оливия» и ниже имени Оливии приколол бумажку с рисунком змеи, аляповато нарисованный букет цветов и письма.

− Я успел заглянуть к сеньоре Паломе в цветочный салон и показал портрет нашего «художника» с напомаженными волосами, который приходил к дону Алехандро перед его приступом. Будем пока звать его «художником», чтобы не запутаться, кто есть кто.

Морис приколол на стену портрет, который нарисовал Доменик со слов сеньориты Оливии, прямо под надписью «Дон Алехандро» и, обернувшись к Виго, продолжил:

− Сеньора Палома сказала, что это не он приходил к ней за корзиной хризантем для сеньориты Оливии. То есть, и это очень плохая новость, у нас есть целых два человека. Один приходил к твоему отцу перед тем, как у него случился приступ. Он оставил эту карточку с глазом и лучами, − Морис приколол её пониже портрета, − и он выходец из квартала каджунов где-то там, в Нижнем городе, судя по его причёске и помаде на волосах. Этот человек, скажем так, враг твоего отца и наш первый подозреваемый.

Морис взял ещё одну бумажку и, написав на ней «Любитель поэм и хризантем», поставил знак вопроса и приколол её рядом с аляповатым букетом и змеёй.

− И есть второй человек, − продолжил Морис своё рассуждение, − обладатель сломанных пальцев, шрама на ладони и неестественной бледности, который пишет письма твоей сестре и шлёт ей покойницкие букеты. Это, скажем так, враг твоей сестры, а возможно, и твоего отца тоже и наш второй подозреваемый. А есть ещё тот, кто принёс в дом змею, и у кого в доме есть сообщник — видимо, кто-то из слуг. Он может оказаться и первым, и вторым, а может, и вообще третьим. И может быть, к этому причастна твоя сестра Изабель. А может, и нет.

Морис взял ещё один листок, приколол его ниже имени Оливии и написал на нём размашисто «Любитель змей».

Виго приложил ложку ко лбу, перевёл взгляд со стены на Мориса и закрыл один глаз.

− Такое чувство, что весь мир сошёл с ума и ополчился на мою семью, − произнёс он задумчиво.

− Да. Пожалуй… Но это ещё не всё. Смотрим дальше. Теперь, собственно, ты…

Морис оторвал бумажку, написал на ней «Сеньор Виго де Агилар» и поместил в ряд с Оливией и доном Алехандро. Пониже приколол ту карточку с буквой «Е» и розой, что осталась сегодня на месте нападения у сената. А потом достал из папки газетные вырезки и повесил их рядом с именем Виго.

− Обо мне уже пишет пресса? — спросил Виго саркастично и прищурил один глаз.

− Пока нет, хотя завтра обязательно напишет. Уверен, нападение не останется без внимания газетчиков, − ответил Морис. — А тут пресса пишет о некоем Эспине*, каком-то местном бунтовщике, который возглавляет подпольное движение за права эйфайров. Он время от времени публикует манифесты, в которых излагает свои требования и угрозы. Я поинтересовался у дона Диего на его счет, и он сказал мне, дословно: «Эспина — чёртов бомбист и та ещё заноза в заднице, вечно угрожает кого-нибудь убить или взорвать! Плюнь на него!» Я оценил его каламбур, но не разделяю его оптимизма. Я потолковал с тем пареньком-газетчиком, пока мы стояли у сената, и он сказал мне, что каждый месяц Эспина публикует манифест, в котором пишет какую-нибудь загадку. И потом то памятник взорвёт, то пустит нечистоты в водонапорную башню на Голубом холме, требуя прав для эйфайров. Людей он пока не убивал, но после того, как дон Алехандро выступил в сенате за принятие закона о резервации, угрозы Эспины стали более серьёзными. И в самом свежем манифесте написано буквально следующее: «Вырвем росток от древа зла, и древо засохнет». Тебя это не наводит ни на какие мысли? Кто тут древо зла, и кто — росток? — спросил Морис, подняв брови.

* espina— (исп.) — шип, колючка, шпилька.

− Ты хочешь сказать, что древо — это мой отец, а росток — это я? — спросил Виго, снова поднося ложку к огню и нахмурившись.

− Думаю, это очевидно, потому что вот, − Морис ткнул пальцем в карточку с буковой «Е» и розой, − это монограмма Эспины и герб его движения «Дети солнца». Это они пытались сегодня тебя убить.

— То есть, − Виго отложил в сторону ложку, встал и подошёл к стене с записками, − кроме эйфайров Эспины, которые хотят убить отца и меня, есть ещё, как минимум, двое врагов, один из которых хочет убить Оливию?

− И есть ещё те, кто хотят завладеть бриллиантом. И есть ещё чупа… Её бы я тоже не стал сбрасывать со счетов. А может, всё это как-то связано.

− И что нам теперь делать? — спросил Виго, повернувшись к Морису.

− Подумать о своей шкуре, гм… пардон, о собственной жизни. Заявить о том, что закон о резервации будет отложен, запереть ворота, не выезжать на общественные мероприятия, о которых знают газетчики, и усилить охрану в доме. Фиесту я бы тоже отменил.

− Ну уж нет. Фиесту мы отменять не будем. Если всё так, как ты говоришь,