– Тут магия, – понуро сказал Иван. – Врачи не помогут. Нужен сильный колдун. Карачун нужен.

– Будет тебе Карачун. – Хоробрий прижал длань к сердцу.

Накануне старец велел князю не тревожить его, ибо колдун приступил к какому-то сложному заклинанию, требующему полного отрешения от сущего. «Лишь бы не скопытился», – подумал Хоробрий, вынужденный врать витязям.

– Выезжаем незамедлительно. Слышь, шевалье, богатыря на твоей таратайке повезем, она у тебя, в отличие от моей, мягко ходит.

Парижуец, очевидно довольный тем, что князь признал свою карету хуже посольской, отправился собираться. Дембель вернулся к брату. А главный тридевятич призадумался: «Допреже всего, поселю орлов в столице. Ну, порчу с Егория снимем… Как бы их удержать-то? Дочерей боярских в жены дам! Жалованье положу – черта с два пожалуешься. Подвигов наобещаю. А по весне пойдем басурман степных топтать. С такими богатырями вмиг от мангало-тартар избавлюсь».

Хоробрий давненько хотел попасть в летописи как избавитель земель Эрэфии от тартарского подданства. Негоже дань платить звероватым лиходеям.

Лагерь собрали быстро. Ехали молча, гадкому настроению вторила погода. За ночь налетели тягучие полупрозрачные облака, затянули небесную синь, делая степь темнее и прохладнее.

Ивана тяготили мысли о болезни брата: «Не дай бог, вернусь с дурачком. Что Егорка по жизни делать станет?.. Одна надежда – этот их кудесник».

Тридевяцкого князя терзало предчувствие чего-то недоброго. Хоробрий был отнюдь не глуп и на пустые думки не велся, но отлично знал: если засвербело в груди, жди дурной вести.

Старики говорили, государственному мужу даруется несколько больше, нежели простолюдину, ибо ответствует он за целый народ. Тут и спрос суровее, и помогают боги иной раз. Мудрость стариковская не врала – князь частенько ощущал присутствие в его жизни высших сил.

Вот и сегодня вождь тридевятичей не ошибся. Где-то в полдень навстречу походу вылетел на взмыленной лошадке гонец, пал к ногам Хоробрия.

– Беда, князюшко, окаянное горюшко содеялось, – запричитал запыхавшийся от скачки вестник. – Не вели голову рубить, вели слово молвить.

Иван отметил хладнокровие главного тридевятича. Тут бы впору запаниковать, а он даже не вздрогнул. Откуда Емельянову-старшему было знать, что прозвучало заведенное предками приветствие, совмещенное с указанием на то, что новости – дурные.

– Тут уж ехати всего ничего, – задумчиво произнес Хоробрий. – Мож, тебе и правда головенку оттяпать? Недаром же говорят, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

«Ну, все, капец посыльному», – решил дембель, но, к собственному облегчению, ошибся.

– Ладно те в пыли пластаться, – сказал вестнику князь. – Встань и докладывай.

Гонец поднялся на ноги. Молодой, ровесник близнецов, только щуплый и с мышиными усиками а-ля де Монокль. Рукава зеленого кафтана и лоб испачкались в пыли.

– Очень прилежный, – не без отвращения прошептал Иван.

Пока запыхавшийся гонец собирался с силами, Хоробрий прикидывал, что могло произойти дома в его отсутствие. Мангало-тартары? Так мир. Стихия разбушевалась? Но тогда бы и тут было заметно. Бояре заговор устроили? А вот это весьма вероятно!

Бояр в Торчке-на-Дыму было как собак нерезаных. У людей ведь спокон веку так: чем народ южнее, тем в нем гордости больше. Пусть даже и порты дырявые, ан гляди-ка – сквозь прорехи гордость так и выпячивает. А уж заведись маломальское богатство, и понеслось – не хочу быть купчихой, хочу быть столбовой дворянкой.

В столице Тридевяцкого княжества каждый норовил выбиться в бояре. Потому-то сословие сие было необычайно широким и составляло четверть всего населения Торчка.

Бояре постоянно волновались.

Раз в год их сгоняли на отчетно-выборное собрание. Там выбирали, кто будет давать отчет за все похищенное боярами в течение прошедшего года.

Проще говоря, ворюги-бояре сдавали одного своего, чтобы пожить еще годик.

Вдруг им надоело правило, заведенное пращурами? Уж не затеялись ли они учредить государство, на латунский манер называемое «резь бублика»?

Правда оказалась страшнее князевых предположений.

– Государь князь, – молвил гонец. – Мужайся. Наш славный Торчок-на-Дыму зачеркнули.

– Чего?! – Хоробрий чуть с коня не упал.

– Зачеркнули. По всему граду выжгли две широкие черты. – Вестник вытянул указательный палец и изобразил в воздухе широкий крест.

– Пожар? – севшим голосом спросил главный тридевятич.

– В том-то и дело, что нет. Будто два огненных колеса прокатились. А за ними – пепелища. Так их и назвали – Черные Колеи.

– Вот оно что… Когда несчастье содеялось?

– Ночью, княже.

Хоробрий помолчал, потом обернулся к притихшим спутникам:

– Четверо оставайтесь с каретами и парижуйцами, двигайтесь как прежде. Остальные – за мной.

– А можно с вами? – робко встрял де Монокль.

– Гляди, не отставай.

Иван понадеялся, что с братом ничего не произойдет, и присоединился к князю.

Скакали часа два, пока вдалеке не замаячил Торчок. Столица Тридевятского княжества предстала такой, какой описывала ее песнь Кия – стена, холм с висячими садами, только из-за облаков не было видно звезды. Ну, и день вообще-то был.

Возле города текла широкая река. Иван спросил, как она называется. Князь прокричал:

– Дым!

Подлетев ближе, воины увидели разрезавшие город широкие черные полосы, о которых толковал гонец. Внутри линий перекрестья сгорело все, даже каменные крепостные стены исчезли. Частично порушились уникальные сады, зато не задело фонтаны. Пересечение, будто нарочно, произошло на площади перед дворцом.

Въехали в столицу. На улицах царило уныние, но, увидев князя, народ зашевелился, даже заулыбался: «Теперь-то, с государем, все наладится».

Галопом добрались до Черных Колей напротив дворца. Кони ступать на них не желали, топтались на месте, как их ни понукали. Князь, Иван и посол спешились, их примеру последовали дружинники. Старшой присмотрелся к выжженной поверхности.

Да, ночью тут была нехиленькая температурка. Камни и земля остекленели. По гладкой поверхности ветер гонял пепел. Хотя прогулявшийся по сказочному миру Емельянов так и не поверил полностью в магию, но тут его поразила не только точность прочерченной жаром полосы. На каком-то животном уровне парень ощущал неимоверное давление. Будто кто-то нашептывал: «Беги сейчас же! Бойся этого места!»

Даже пепел струился какими-то угрожающими змейками.

Не один Иван почуял странный нажим. Охранники выглядели угнетенными, князь хмурился, а шевалье впал в задумчивость. Мышь, перебравшаяся из седельной сумы на плечо Старшого, пискнула, дескать, место тут гиблое.