Отлично зарекомендовали себя «Алименты и Артефакты». Газета крушила уродцев, словно соломенных. Парадная форма держала и сабельные удары, и уколы пальцев-ножей. Иван, как сказали бы романтичные немчурийцы, преисполнился духа берсерка. Пускай проклятые немтыри не дрожали перед напором Старшого, зато он месил их неистово и расчистил вокруг себя немаленький пятачок.

– Господа! – голос парижуйца срывался. – Наш противник не убывает! На место одного поверженного норовят встать двое!

– Хоробрий, я думаю, они не вылезут из черного креста, – протараторил Иван. – Отходим!

– Ну, гляди, богатырь. Уповай на собственную правоту. – Князь сверкнул очами и скомандовал отступление.

Вывалились на свет божий. Отпрянули от границы Черной Колеи. И верно, не полезла погоня. Кто-то из дружинников втянул с собой четырехрукого уродца. Бах! – монстр вспыхнул и мгновенно превратился в темно-сизый дым. Клубы рассеялись.

Сзади собралась порядочная толпа: простолюдины, бояре, купцы, городская стража. Когда из ниоткуда появились ратники с главой Торчка, шевалье и Емельяновым-старшим, тревожный гул стих, и в тишине послышались лишь всхлипы раненых дружинников. Места, которые задели монстры, мгновенно воспалялись и чернели, причиняя пораженным людям мучительную боль. Бабы поспешили оказать помощь страдальцам.

Коней уже увели, зато прибыли кареты – княжеская и посольская, в которой ехал Егор. «Сколько же мы там рубились? – озадачился Иван. – Я думал, не больше трех минут…»

Вождь тридевяцкий отер пот со лба, хотел было вложить меч в ножны, да увидал на нем мерзкую зелено-желтую слизь. Достал тряпицу, брезгливо отер сияющее при свете дня лезвие. Воронежец не без гордости отметил, что на чудесную газету никаких следов боя не налипло.

Парижуйца мелко трясло. Он пролепетал, мол, в просвещенных странах Заката таких приключений не случалось.

– Не дрейфь, посольство, – усмехнулся князь. – На сей раз уцелел. Дрался ты, как я видел, примерно.

Хоробрий повернулся к народу. Сотни людей ждали решения. Заступник-надежа молчал.

– Там многие сгинули, пока мы утром разведывали… – молвила старуха, опиравшаяся о палку. – Кто вернулся, рассказали… Что же это, княже?

Дверца княжеской кареты распахнулась, едва не слетев с петель, и оттуда показался зад, затем ноги, а потом, кряхтя, вылез и весь старик, облаченный в холщовое рубище. Достав из экипажа посох с кольцом на вершине, грозный дед стукнул им оземь.

– Что это, вы спрашиваете? – неожиданно сильным голосом сказал он. – Злебог пометил. Ему наш свет, почитай, словно игрушка. Вот он мизинцем и начертил крестик, мол, здесь к вам войду.

Князь потряс головой:

– Погоди, старче. Ежели он такой большой, то как он через крестик войдет?

– Много ты понимаешь в мироустройстве, – вздохнул волшебник. – Просто уразумей, что через мету свою он воцариться у нас хочет. Давным-давно ему путь закрыли, врата запечатали. Только на то оно зло горемычное, чтобы не сидеть сложа руки. Щель в воротах. Злебог уж пальчики просунул. Коли попустим сейчас – завтра рука пролезет, а там и плечо с ногой. Пекло придет. Хочешь ли?

– Конечно, нет, – сипло ответил Хоробрий.

– Тогда готовьтесь к сече, каких еще наша мать-сыра земля не видывала.

Толпа зароптала, заволновалась.

– Вы же, кто из разведки возвернулись, что про место гадкое рассказать можете?

– Темно… Вместо солнышка дырка… Уроды на-вроде Жрайка… – стали перечислять дружинники.

– Еще. – Старец повелительно ударил посохом.

Молчавший до поры Емельянов-старший негромко произнес:

– Река там типа вашей. Будто из огня. Я ее заметил, когда подпрыгнул.

– Вот! – Седовласый поднял перст. – Смородина. Делит священная река вселенную на Потусторонь и Посюсторонь. Князь, чего стоишь? Собирай всех, кто может оружие держать.

– Земляки! – выкрикнул Хоробрий. – Слышали речи Карачуновы? Готовьтесь к ополчению! Вы знаете, как!

Люди стали расходиться, и никто не шумел. Главный тридевятич беседовал с подошедшими сотниками.

– А ты, Иван, иди сюда, потолковать надо, – промолвил старец.

Парень, который понял, что всю дорогу нужный ему колдун был под боком, а тридевяцкий князь врал, не откликнулся на зов Карачуна.

– Эй, очнись! – повысил голос волшебник. – Подь сюды, говорю.

Рассерженный маг зашаркал к карете посланника, Старшой догнал его уже у двери.

Егор сидел, обхватив голову руками, и качался.

– Ну же, ну, опомнись, – теплым тоном обратился к нему Карачун. – Не тужи, богатырь. Вернется к тебе речь, ты сильный не только телом, но и духом. Только не молчи. Надобно постоянно говорить. А еще лучше, пой песенки. Все, какие знаешь. Угу?

– Угу, – ответил ефрейтор и просиял, потому что «угу» со всех сторон «угу».

– Вот и добро, – ласково улыбнулся старец. – Твое дело – трещать, аки этот ваш… трындистор.

– Акшудед, ляноп, – сказал младший и стушевался.

– Себя не слушай, смеха не бойся, – посуровел волшебник. – Теперь ты. Все вопросы задашь потом. Сейчас на вашу помощь уповаем. Егорий хоть и занедужил, но в бою целой дружины стоит. Будьте вместе, помогай ему.

– Ясно.

– И вон того пригласи. Пусть с вами ходит. – Карачун, не оборачиваясь, махнул в сторону переулка, где топтались какие-то люди.

– Кого? – не понял Иван.

– Сидит на завалинке, прикидывается, что ему нет до нас никакого дела.

Старшой присмотрелся к мужичку. Тот нарочито глядел в сторону. Ну, простой кряжистый человек, каких много.

Колдун будто прочитал мысли дембеля:

– Не сомневайся. Он пригодится.

– Откуда он?

– У него спросишь. Все, некогда мне тут… – Старик потопал к Хоробрию.

– Жди, – велел Иван брату и направился к указанному волшебником мужичку.

Дойдя до него, парень остановился, не зная, что сказать.

Чернявый человек, не мигая, следил за его взглядом, потом поднялся и произнес:

– Болярин Люлякин-Бабский шлет тебе привет.

В довершение мужичок наметил едва различимый поклон.

– Спасибо, – проговорил Старшой. – Может, присоединишься к нам?

– Было бы хорошо.

Немногословный незнакомец поднял с земли заплечный мешок со странным длинным свертком и пошел к каретам.

– Как тебя зовут?

– Зарубой.

– Очень приятно, – сказал Иван.

Лютозар улыбнулся: никто в Тянитолкаеве не ляпнул бы, что ему приятно встретить разбойника, которым много лет пугают непослушных детей.