«Хроника Турне» и Эбергард Виндеке почти в одинаковых выражениях рассказывают, как она встретилась в Туре с Карлом VII: «она склонилась на коне так низко, как могла, а король её поднял, обхватив руками, и можно было подумать, что он сейчас её расцелует».

Но он замялся, когда она заговорила с ним о необходимости немедленно действовать дальше: освободить все города на Луаре и после этого, не теряя времени, идти короноваться в Реймс. Она умоляла его «настойчиво и часто», рассказывает Бастард Орлеанский. Она говорила, что, «когда он будет коронован и помазан, силы его противников начнут таять безостановочно».

Для неё помазание означало, конечно, то, что на короля изольётся божественная сила и сделает его действительно «вассалом Христа в королевстве». До этого момента она даже отказывалась называть его иначе, нежели дофином. Но она знала, конечно, и то, что весь французский народ в глубине души смотрит на дело так же: помазанному королю мало кто посмеет отказать в повиновении. «Общее убеждение, – писал Джустиниани, – что если дофин будет коронован, все пути будут ему тотчас открыты по всей его стране».

А король заседал в своём Совете, взвешивая риск дальнейших наступательных действий. Дни проходили за днями, недели за неделями.

Однажды (это было в Лошском замке) она постучалась в комнату, где Карл VII находился со своими советниками. Бастард Орлеанский описывает эту сцену.

Она бросилась перед королём на колени, припала к его ногам и сказала:

– Благородный дофин, не устраивайте больше таких долгих совещаний. Ступайте в Реймс принять вашу корону.

Д’Аркур, находившийся в этот момент при короле, спросил её, имеет ли она об этом откровение свыше. Она ответила:

– Да. Побуждение к этому я получаю в высшей степени.

Тогда д’Аркур попросил её сказать, как говорит с нею её «Совет». Она покраснела:

– Я понимаю, что вы хотите знать…

Вмешался король и со своей стороны попросил её сказать это при свидетелях (тут присутствовали ещё его духовник Жерар Маше и ветеран арманьякской партии Робер Ле Масон).

Тогда она сказала:

– Когда мне тяжело, потому что люди не верят тому, что я говорю по повелению Божию, я ухожу в одиночество, молюсь Богу и жалуюсь Ему, что мне не верят. И едва я кончаю эту молитву, я слышу голос, который говорит мне: дочь Божия, иди, иди, иди; Я буду твоей помощью, иди. И когда я слышу этот голос, я очень счастлива. Мне хотелось бы всегда оставаться такой.

«Когда она повторяла эти слова своих Голосов, – говорит Бастард, – она дивно сияла и глаза её были подняты к небу».

Только уступая настояниям короля, она нехотя раскрыла в этот решительный момент хранимую в самой глубине её души тайну восторженной и благодарной любви. Во всех других документах – за единственным исключением – у неё есть только одно название: «Pucelle» – «девушка» или «служанка», «Pucelle de Dieu» – «служанка Божия» (как и Колетта Корбийская в это же самое время называла себя «indigne servitesse de Dieu[23]»). «Jehanne la Pucelle» – «Девушка Жанна» – подписывалась она в своих письмах. Но всё же то, что она сказала в Лошском замке, куда-то, как видно, просочилось. И когда судьи в Руане спросили её об этом в лоб, она не отреклась и ответила: да, Голоса называют меня «Девушка Жанна, дочь Божия».

* * *

Советники Карла VII могли и без этих расспросов убедиться в осуществимости похода на Реймс: «Хотя у короля не было денег на уплату жалованья войску, – пишет Персеваль де Каньи, – рыцари, оруженосцы, ратные люди и городские ополченцы не отказывались идти на королевскую службу, заявляя, что они пойдут всюду, куда ей будет угодно». И Жан Шартье: «Герцог д’Алансон созывал людей отовсюду на королевскую службу, больше всего для того, чтобы идти с Жанной, в надежде на то, что она послана Богом».

«Здесь говорят, что никогда ещё у короля не было такого большого войска, какое надеются собрать здесь, и никогда ещё люди не шли так охотно на ратное дело, как идут теперь, – писали в этот самый момент, 8 июня 1429 г., два молодых бретонца, братья Ги и Андре де Лаваль, в письме своим матери и бабушке. – Каждый день люди приходят со всех сторон. У всех такая надежда на Бога, что, надеюсь, Он нам поможет. Но денег у Двора настолько в обрез, что в настоящее время я не надеюсь ни на какое содержание и ни на какую поддержку. Поэтому, матушка, имея мою печать, не жалейте пускать мою землю в продажу или в заклад, если представится подходящее дело».

И дальше, в приписке к письму, – последние новости:

«Сегодня вечером пришли господа де Вандом, де Буссак и другие… Скоро начнётся дело: дай Бог, чтобы оно вышло так, как мы желаем».

Братья Лаваль – сами снарядившиеся служить за собственный счёт «в надежде на то, что Девушка послана Богом» – писали всё это лишь в качестве послесловия к маленькой сценке, которая, при всей своей простоте, была для них самым важным (и через пятьсот лет остаётся единственно важным из всего, что их занимало). Вот как они в первый раз раз увидали Жанну д’Арк:

«После того как мы остановились в Селле, я пошёл к ней на квартиру. Она велела подать мне вина и сказала, что скоро угостит меня в Париже; и кажется Божьим чудом видеть её и слышать. Сегодня вечером она уехала из Селля в Роморантен, и я видел, как она садилась на коня, вся в белых латах, но с непокрытой головой, с маленьким топориком в руке. Перед домом, где она жила, её большой вороной конь бился очень сильно и не давал ей сесть. Тогда она сказала: «Подведите его к кресту» (который был рядом на дороге, перед церковью). И после этого села, а он стоял неподвижно как вкопанный» (со зверями у неё было действительно такое же обращение, как у св. Франциска Ассизского с волком или у преп. Сергия Радонежского с медведем).

«И затем она повернулась к церкви, которая была совсем близко, и сказала очень женским голосом: „Вы, священники и церковные люди, устраивайте крестные ходы и молитесь Богу“. И двинулась своей дорогой, говоря: „Вперёд! Вперёд!“ Её свёрнутое знамя нёс миловидный паж, а она держала в руке свой маленький топорик… На своей квартире, когда я был у неё, Девушка сказала мне, что за три дня до моего приезда она послала вам, бабушка, маленькое золотое колечко, но что это совсем мелочь и что ей хотелось бы послать вам что-нибудь получше».

Нужно пояснить, что бабка Лавалей была не кто иная как вдова коннетабля Дюгеклена, человека, про которого кто-то сказал, что если бы он прожил дольше, Жанна д’Арк могла бы не приходить (что было бы верно, если бы она должна была прийти только для спасения Франции от англичан). Вполне естественно, что она захотела оказать какое-то внимание этой старухе, узнав, вероятно, что её внуки отправились в армию. Средства у неё теперь были от короля – но, по свидетельству целого ряда современников, деньги у неё не держались: «из денег, какие ей дают, она ничего не тратит на себя и всё раздаривает», пишет, например, французский клирик в Риме; и Нуйонпон, как раз державший её кассу, рассказывает, что она постоянно брала у него деньги, чтобы помогать бедным.