(Вот оно – «смеющееся лицо», о котором пишет Персеваль де Буленвилье.)

Обе армии впервые оказались одна против другой где-то между Меном и Божанси. День 17 июня прошёл в отдельных стычках, в маршах и контрмаршах. Оставив Божанси справа, армия Фастольфа прошла в Мен, где самый город ещё находился в английских руках.

Всю ночь на 18 июня английская артиллерия бомбардировала Менский мост. Утром, когда англичане как раз приготовились штурмовать мост, Фастольф получил наконец известие о капитуляции Божанси. Больше он не стал советоваться ни с кем и немедленно начал отступать в направлении на север, на Жанвиль.

Растянувшись по малонаселённой и в то время ещё лесистой равнине, англо-бургиньонская армия оставила справа деревню Линьероль и приближалась к местечку Пате.

Де Терм вместе с Ла Иром привёз Девушке известие о местонахождении англичан. «Смело ударьте, – сказала она, – мы обратим их в бегство». И добавила, по словам де Терма, что у французов почти не будет потерь.

Но в авангард её в этот день не пустили – к её большому огорчению, «потому что, – говорит де Кут, – она любила командовать авангардом». И когда она лично появилась на поле битвы под Пате, всё уже было фактически кончено: вся англо-бургиньонская армия побежала, едва увидала кавалерию Ла Ира. Только нужно сказать, что арманьякскую кавалерию англичане видели не в первый раз и раньше от неё не бегали – обычно даже происходило обратное. А почему они на этот раз побежали, едва её завидев, – это явствует из вышеприведённого рассказа Ваврена о сомнениях, заранее охватывавших Фастольфа.

Тот же Ваврен рассказывает, как всеобщая паника началась мгновенно, как только английский арьергард Тэлбота был застигнут врасплох арманьяками. Монстреле утверждает по этому поводу, что стрелки Тэлбота выдали своё местонахождение, заулюлюкав на выскочившего из леса оленя, – но, на мой взгляд, этот знаменитый рассказ представляет собой, вернее всего, плод англо-бургиньонской пропаганды, старавшейся объяснить катастрофу несчастным случаем, если не колдовством: ни один арманьякский источник не говорит, что противник был обнаружен столь удивительным образом. Но если этот эпизод можно счесть сомнительным, то результат известен вполне: утром у Фастольфа была армия «с самым лучшим подбором людей, какой когда-либо видели во Франции», вечером 2000 англо-бургиньонов лежали мёртвыми на поле битвы, несколько сот, и сам Тэлбот в том числе, были в плену, остальные разбежались по лесам, за исключением небольшого отряда, который Фастольфу удалось увести в Корбей; английская база в Жанвиле сдалась со всей артиллерией и складами. Потери арманьяков были ничтожны.

Фастольф лично был ответствен разве за то, что, вопреки своему мнению, не настоял на отступлении своевременно. Тем не менее, когда он в этом виде явился в ставку регента в Корбей, с него сняли орден Подвязки. Правда, орден ему впоследствии вернули; но через полтораста лет он всё же вошёл посмешищем в драмы Шекспира, который вообще уже не помнил, что когда-то, до битвы под Пате, имя Фастольфа означало одну из солиднейших военных репутаций в Европе.

Когда весть о разгроме достигла Парижа, по городу прошёл слух, что «арманьяки будут здесь сегодня ночью». Английские гарнизоны, ещё оставав – шиеся на Босской равнине, подожгли занятые ими города и бежали на север. Как отмечает насквозь проанглийская «Нормандская хроника» Кошона, английские войска «желали теперь возвращения в Англию и готовы были бросить страну; они настолько пали духом, что один француз мог обратить в бегство трёх англичан». Через двенадцать дней после Пате, 1 июля, английское правительство констатировало в официальном документе: английскому королевству во Франции «угрожает крушение и гибель».

Девушка писала теперь сводки от собственного имени:

«Верные французы города Турне, Девушка сообщает вам здешние новости. За восемь дней она прогнала англичан из всех мест, которые они занимали на реке Луаре, приступом или иным способом; при этом многие из них были убиты или взяты в плен; и она разбила их в битве. Знайте, что граф Суффолк, Поль, его брат, господин Тэлбот, господин Скельс, господин Джон Фастольф и многие другие рыцари и полководцы убиты или взяты в плен, брат графа Суффолка и Глейсдейл убиты» (с Фастольфом произошла какая-то совсем непонятная путаница – неверное известие о том, что он взят в плен, повторяется в целом ряде сообщений). «Прошу вас, верные французы, стойте твёрдо; и ещё прошу вас и умоляю – будьте готовы прибыть на помазание благородного короля Карла в Реймс, где мы будем вскоре; выходите нам навстречу, когда узнаете, что мы приближаемся. Молюсь за вас Богу, да хранит вас Бог и да даст Он вам силы вести правый бой за королевство французское».

Характерно, что эти триумфальные вести она захотела сообщить сама населению того действительно «верного» города, который продолжал сопротивляться в глубоком англо-бургиньонском тылу.

Грефье де Ла Рошель сохранил нам описание того, как весть о Пате была принята в его городе:

«Как только об этом пришли письма, господин мэр тотчас отправился в церковь Святого Варфоломея, где собралась большая часть господ горожан; и было велено немедля звонить в колокола во всех церквах этого города и благодарить Господа торжественными молебнами за эти известия, вечером зажечь костры на всех перекрёстках (что соответствует теперешним иллюминациям. – С. О.), а на следующий день устроить всенародное шествие».

В далёком Дофине народ складывал песни:

Людям казалось, что Девушка уже спасла не только Францию, но и весь христианский мир. Слухи упреждали события, предлагаемое передавалось как уже совершившееся. В Венецию сообщали из Авиньона, что 23 июня «девушка Жанна, озарённая Духом Святым», вместе с дофином «вступила в Руан по достигнутой договоренности»; 24-го король занял Париж, «после того как англичане и герцог Бургундский мирно оттуда ушли». Король «простил всем всё и заключил мир со всеми». «Вышеназванная девушка» склонила всех, и французов и англичан, к покаянию и всеобщему примирению; все они облеклись в «одежды смирения», обещали воздерживаться от блуда и никогда больше не воевать, кроме как для защиты собственной земли.

30 июня и Джустиниани в Брюгге полагал, что «в настоящее время король, должно быть, уже в Париже».

Но в это самое время, в первые дни после Пате, когда Франция и Европа становились вверх дном и всё казалось возможным, Карл VII в первый раз сказал Девушке «нет» решительно и ясно.

Они встретились через два или три дня после Пате – сначала в Сюлли, потом в Сен-Бенуа. И Девушка заговорила с ним о коннетабле де Ришмоне, которого «герцог д’Алансон не решился привести ко Двору». Как говорит «Дневник Осады», «она настаивала перед королём на добрых намерениях коннетабля и просила простить ему его проступки». На словах Карл VII согласился простить Ришмона; но он отказал ей наотрез «ради господина де Ла Тремуя», когда она стала просить, чтобы он разрешил коннетаблю сопровождать его при походе на Реймс и при коронации. Ришмон вернулся восвояси, «весьма недовольный тем, что король не пожелал принять его службу». Девушка тоже «осталась в большом огорчении».