В конце своего письма один из братьев Лавалей обращался к своей матери с ясным упрёком: «А вы послали не знаю какие письма моему кузену Ла Тремую, из-за которых король старается задержать меня при себе, пока Девушка побывает у английских крепостей вокруг Орлеана, которые будут осаждены, уже и артиллерия для этого готова: но Девушка этим не смущается ничуть, говоря, что когда король двинется в путь на Реймс, то и я пойду с ним… Отвержен был бы тот, кто остался бы позади».

В момент, когда это писалось, Девушка действительно была уже опять на пути к полям сражений: в Лошском замке Карл VII согласился наконец отправить её вместе с герцогом д’Алансоном очищать среднее течение Луары, где англичане ещё держались в обе стороны от Орлеана, и вверх и вниз по реке. Главную их крепость Жаржо, выше Орлеана на левом берегу, Бастард уже пытался взять в её отсутствие, но был отбит гарнизоном, насчитывавшим 700 или 800 человек, под началом самого Суффолка.

9 июня она была в Орлеане. Время терять было нельзя: в этот самый день армия Фастольфа, насчитывавшая (по приблизительным, но совпадающим оценкам) около 5000 человек, выступила из Парижа на поддержку Суффолку.

Уже 11-го Девушка была под Жаржо. Руки у неё теперь были развязаны тем, что во главе арманьякского войска, насчитывавшего 6000 или 7000 человек (по «Дневнику Осады»), стоял на этот раз её «милый герцог» д’Алансон. При этом городское ополчение шло только за ней, «убеждённое, что ничто не может устоять против Девушки». Таким образом в её непосредственном распоряжении оказалась вся артиллерия, которую выставил Орлеан.

Сознание общего дела выросло в общей борьбе. И «Хроника празднования 8 мая», и «Дневник Осады» отмечают, что прежде «ратные люди и горожане были друг с другом как кошка с собакой… Но в обороне города они стали совершенно заодно; горожане распределили ратников по своим домам и кормили их чем Бог пошлёт, как родных детей». «И видит Бог, как старались орлеанцы, перевозя (под Жаржо. – С. О.) артиллерию, людей и продовольствие».

Артиллерия – новое оружие, ещё только входившее в обиход, – вполне соответствовала основной военной «идее» Девушки: массированными и решительными ударами быстро вести к концу бесконечную войну. Этим объясняется, вероятно, почему она быстро научилась этим оружием владеть. Говоря, что она «вообще разумела военные дела, хотя и была в остальном совсем молоденькая и простая», д’Алансон подчёркивает, что «в особенности она умела расставлять артиллерию. Старый полководец, имеющий двадцать или тридцать лет военного опыта, не мог бы, в особенности насчёт артиллерии, действовать лучше неё».

Быстрота – это правило она опять применила под Жаржо. Как рассказывает д’Алансон, в командовании высказывались сомнения насчёт возможности сразу овладеть крепостью. Но «Девушка сказала им, чтоб они не боялись врагов, сколько бы тех ни было, и не задумывались бы идти на приступ, потому что Бог ведёт её в этом деле».

«И говорила:

– Если бы я не была уверена, что Бог ведёт меня в этом деле, я лучше пасла бы овец, чем подвергаться стольким опасностям»…

Не дожидаясь даже её появления, городское ополчение, заражённое её верой в победу, самостоятельно бросилось на штурм пригородов, но было отброшено, понеся потери. Тогда, продолжает свой рассказ д’Алансон, Девушка «взяла своё знамя и пошла в бой, поднимая дух ратных людей. И мы добились того, что ночевали в эту ночь в пригородах Жаржо».

В эту ночь она не только занималась расстановкой артиллерии, как в Орлеане, – она опять пошла вразумлять англичан. Её мысль всё та же: «мир, который тут нужен, – это уход англичан в их страну». – «Я говорила им, чтобы они, если им угодно, ушли подобру-поздорову, в одних кольчугах», т. е. оставив всё вооружение, и притом тотчас. Но Суффолк тем временем вступил в переговоры с Ла Иром и предложил совсем другие условия: сдать Жаржо через две недели, если он тем временем не получит подмоги.

Ждать, пока Суффолк соединится с Фастольфом, она, конечно, не собиралась. Утром, когда стали известны сепаратные переговоры Ла Ира, она просто сказала д’Алансону: «Вперёд, милый герцог, на приступ!»

«Я же считал, – говорит д’Алансон, – что преждевременно было идти на приступ. Видя это, Жанна сказала мне:

– Не сомневайтесь: час наступает когда Богу угодно. Действовать надо тогда, когда Бог велит. Действуйте, и сила Божия будет действовать тоже.

И потом сказала мне:

– Эх, милый герцог, уж не испугался ли ты? Забыл ты разве, что я обещала твоей жене вернуть ей тебя целым и невредимым?»

Было около 9 часов утра, когда она со знаменем в руке приблизилась ко рвам. «И тотчас, – пишет Персеваль де Каньи, – множество ратных людей кинулось во рвы; и начался жестокий приступ, продолжавшийся часа три или четыре».

Девушка сама помогала ставить лестницы под градом арбалетных стрел и камней. Вдруг она крикнула герцогу д’Алансону:

– Уйдите с вашего места, а то эта пушка вас убьёт.

«И показала мне на пушку, стоявшую в городе».

Д’Алансон подвинулся, а через несколько мгновений другой человек, оказавшийся на том месте, где прежде был он, был убит ядром.

Тем временем Суффолк стал кричать, что желает разговора с герцогом. Но было уже поздно: д’Алансон не разобрал его слов. Девушка была уже на лестнице. Брошенный из города камень выбил знамя из её рук, и в следующее мгновение другой камень обрушился на её голову, защищённую только лёгким шлемом, оставлявшим лицо открытым. (Характерно, что с ней что-то случалось почти при каждом серьёзном сражении.) Она упала, но тотчас вскочила опять, крича:

– Друзья, вперёд! Бог обрёк англичан! Теперь мы их возьмём! Смело вперёд!

Английский гарнизон не устоял. Один из братьев Суффолка погиб во время преследования, сам он был взят в плен. По версии «Беррийского Герольда», написанной значительно позже, Суффолк сдался одному дворянину из Оверни. Но существует другая версия, подтверждённая целым рядом современников: Грефье де Ла Рошель, писавший сразу после событий, говорит, что Суффолк пожелал сдаться только Девушке – «той, которая должна победить нас всех». О том, что Суффолк сдался ей, «встав перед ней на колени», сообщается также в письме, написанном в ближайшие же недели где-то на границах Пуату и Бретани. С другой стороны, из показаний Дюнуа видно, что Суффолк, будучи уже в плену, вступал в разговоры о предрешённости прихода Девушки и интересовался «пророчествами» о ней; наконец, хроника Морозини передаёт слух о том, что он из плена пытался посредничать между нею и английским командованием. Мне кажется, во всём этом нет ничего невозможного: Суффолк, бесспорно, считал, что военную авантюру на материке пора закончить, и чем скорее, тем лучше; в дальнейшем он стал в Англии главой мирной партии и за это был в конце концов казнён.

Не только Суффолк – Девушка тоже жалела и английскую кровь. Пакерель рассказывает, что она не раз посылала его исповедовать раненых или умирающих англичан, «потому что очень жалела бедных солдат, даже английских». То же говорит Симон Бокруа. Орлеанское население – хотя у него самого совесть на этот счёт не была чиста – отлично запомнило, какого обращения она требовала с обезоруженными врагами: «Прошу вас за всех пленных, – говорит она в „Мистерии Осады“, – они люди, как и вы»… Но этого добиваться было ей, пожалуй, труднее всего. В Жаржо озверевшие в бою арманьяки разграбили весь город, даже церковь с находившимся в ней складом; и городские ополченцы не только сами не брали пленных – по словам «Хроники Девушки», «они их вырывали из рук дворян и истребляли». Спасти удалось лишь человек 50, тайно отправив их ночью в Орлеан по реке.