Две дополнительные страницы в другом машинописном варианте показывают, что в фокусе рассказа были отношения не отцов и сыновей, а отцов и дочерей. В этом варианте рассказчик — Чонси Гарнетт, филадельфийский архитектор, друг семей и Люси, и ее молодого мужа Луэллина. Люси сбежала в Коннектикут, чтобы выйти за него замуж «как подобает», но затем все пошло наперекосяк. Эти две страницы с припиской Гингрича, к чему они относятся, сохранились и были возвращены фонду наследственного имущества Фицджеральда.

Каждый раз, когда Джордж Лоусон Дюбарри навещал отца на Кубе, случалось одно и то же. Почта Джорджа приходила на Кубу раньше его самого, и его отец, которого звали Лоусон Дюбарри — без Джорджа, — вскрывал письмо, прочитывал «Дорогой Джордж» (или иногда «Джордж, милый») и только тут понимал, что письмо — не ему. Тогда он, буквально закрыв глаза, всовывал письмо в конверт, а потом с виноватым видом объяснял сыну, как такое получилось.

То, что впоследствии Лоусон именовал «Этим письмом», пришло в его контору в «Пан-Американ рефайнинг компани» жарким днем в июле. То ли по вине запотевших очков, то ли из-за неопределенного обращения в письме: «Здравствуй, старина», Лоусон прочел первые странички, не сообразив, что это зачин сыновьей корреспонденции.

А дальше пришлось дочитать до конца.

Джорджу было восемнадцать лет, второкурсник университета в Нью-Хейвене, где учился и сам Лоусон. Мать Джорджа умерла, и Лоусон старательно и неуклюже справлялся с обязанностями папы-мамы, пока Джордж не шлепнулся в Йельский университет, как шлепается в лодку изнуренная рыба, поселив в отце надежду, что худшее позади.

Письмо, посланное из Парижа, было от соседа Джорджа по комнате в общежитии Уордмана Эванса. Прочтя его один раз, Лоусон подошел к двери и сказал секретарше: «Час к телефону не зовите».

Он вернулся к столу и прочел письмо второй раз. Пропустив язвительные замечания молодого человека об иностранных нравах и местах, он сосредоточил внимание на следующем:

Лоусон Дюбарри заказал номера в «Валедеро-Бич клаб», где они займутся рыбной ловлей и он узнает, «что новенького у сына». Но он постучал пальцами по письму на столе и сказал себе: «Новенького, да уж» — и мог поклясться, что часа еще не прошло, когда секретарша открыла дверь со щелчком и сообщила, что все-таки час прошел.

— Можете принести мне машинку — хочу сам настучать письмо.

— Вы умеете печатать, мистер Дюбарри?

— Думаю, что умею.

— Только учтите, если сыну, то завтра он будет на «Майами-клипер». Письмо с ним разминется.

По его лицу она поняла, что с ним что-то не так, и попыталась скрыть это, спросив о заказе номера в отеле.

— Отложите, — сказал Лоусон. — А, нет, оставьте как есть, как будто ничего не…

Он не стал договаривать. Он чувствовал себя очень одиноким. Не с кем было посоветоваться — тем более с Джорджем. Он с неудовольствием вспомнил начальника скаутского отряда в детстве, который говорил об опасностях «тайного греха» — и о грубом приятеле, который нарочно повел семнадцатилетнего сына в публичный дом. Но Лоусон принадлежал своему времени, в таких вопросах был скрытен, и Джордж это знал — так что в лучшем случае разговор будет мучителен для обоих. У него был другой план.

Медленно и старательно он написал на машинке письмо Уордману Эвансу.

Он начал с объяснения, как получилось, что он прочел письмо, — а потом, не мешкая, перешел к шантажу.

Лоусон наклеил нужные марки, чтобы письмо дошло до Уордмана Эванса в Париже, — ответа надо было ждать через три недели.

Вопрос был в том, упрется ли Уордман. Лоусон запомнил его как красивого светловолосого юношу, прямого и наивного, с вяловатыми манерами богатого сынка.

С отцом его Лоусон не был знаком, и соблазнение мимоходом вполне могло быть в традиции их семьи, может быть, в двух поколениях, с приезда на эмигрантском судне, а может быть, в двадцати, с Крестовых походов.

Дожидаясь самолета в таможне, он думал, что письмо никак не уличает в чем-то плохом ни Джорджа, ни «сладкую шестнадцатилетнюю» — он морщился, даже произнося про себя имя девушки. Джордж, может быть, просто забавлял себя непристойными планами. Задачей Лоусона было просто проявить терпение и самообладание, чтобы «завоевать доверие Джорджа» и помочь ему вспомнить о своих нравственных устоях — если есть такие. К тому времени, когда придет ответ от Уордмана, он надеялся, что станет лучшим другом Джорджа — он, а не Уордман…

— Отец! Прекрасно выглядишь!

У Лоусона камень упал с души. Это здоровое, чистое, жизнерадостное существо просто не может мыслить таким образом, как в том письме. Лоусон гордо прошел с ним от таможни.