— К телефону, пожалуйста, не зовите.

Затем прочел письмо еще раз:

«…по твоей последней реплике я понял, что происходит какая-то муть. Это беспокоило меня весь вечер, а сегодня утром я пришел рано, и твоя секретарша дала мне письмо, которое, по ее словам, оказалось в твоих документах по ошибке. К нему был прикреплен твой ответ, и я не буду притворяться, что прочел его «случайно».

Когда ты это прочтешь, я буду уже в самолете. Кассир выдал мне причитающееся жалованье. На прощание хочу сказать, что старался быть тебе хорошим сыном и вести себя как джентльмен — в том смысле, как понимаю это слово».

Только неделями позже, когда он увидел в газете заметку о свадьбе Джорджа («церемония прошла в Элктоне, Мэриленд; новобрачной мисс Элси Джонсон шестнадцать лет»), Лоусон понял, что в сумбуре благих намерений эта неизвестная величина, Элси, была спасена — но жертвой его сына.

Он так до конца и не понял, как можно было поступить по-другому, но, случалось, порой высказывался о современных молодых женщинах и их нравах. Самым благожелательным его замечанием было такое, что они ловцы, настолько азартные, что наживляют ловушку взломанными частями себя. Но уточнял великодушно: «…это не их личная храбрость, это храбрость природы».

Вырывались у него и другие высказывания, но здесь их нельзя привести. Уордман Эванс тоже был бы глубоко ими шокирован, если бы слышал.

В 1939-м или 1940 году, когда Фицджеральд в основном не имел постоянного ангажемента и работал над сценариями других писателей, он сочинил этот, свой собственный. Его машинописный оригинал сохранился в принстонском архиве Фицджеральда.

До известной степени «Любовь — это боль» можно считать возвратом к эпохе и темам «По эту сторону рая»: здесь мы тоже видим сочетание принстонских дней и мира военного времени. Однако к моменту его написания Фицджеральд давным-давно покинул университет, а вместо «войны за то, чтобы покончить со всеми войнами», в которой он мечтал сражаться в юности, начиналась более реальная мировая война. Неудивительно, что мыслями он возвращался к своим последним дням в Принстоне, тем более что период его учебы завершился в студенческом городке, в 1917 году превратившемся в лагерь подготовки офицеров.

В сценарии не объясняется, о какой именно войне идет речь и на службе у какого иностранного государства состоит главный герой, тайный агент. Тематически «Любовь — это боль» напоминает одновременно странную пьесу Хемингуэя о гражданской войне в Испании «Пятая колонна» (1937) и нарочито легковесные голливудские военные фильмы 1938–1940 годов, где Германия и Гитлер не назывались в качестве врагов, а в центре внимания были мелодраматические любовные романы (вспомните хотя бы «Товарищ Икс» (1940) с Кларком Гейблом и Хеди Ламарр или «К югу от границы» (1939), где Джин Отри пытается спасти Мексику от «иностранных шпионов» и во время карнавала влюбляется в местную красавицу). Фильм по такому сценарию — если убрать из него университетские мотивы — мог бы снять Альфред Хичкок. Диалог об игре в карты читается увлекательно, и, как часто бывает со сценариями Фицджеральда, «Любовь — это боль» заставляет нас жалеть о том, что автор не написал вместо него рассказ с тем же сюжетом.

Очень хорошенькая девушка по имени Энн Доз возвращается из Европы одной из последних, кто успел покинуть зону военных действий. В порту ее встречают двое молодых людей. Они не сразу находят Энн, поскольку ее нет в списке пассажиров — это объясняется тем, что ее богатый дед не хочет поднимать шумиху вокруг имени внучки. Если ее имя трижды появится в газетах, прежде чем ей исполнится двадцать, она ничего от него не получит.

Она была поблизости от фронта?

Нет. Но говорила с теми, кто был, и рада вернуться. Когда они проходят таможню и отправляются на машине в поместье деда близ Принстона, мы видим, что ее преследуют. Она не покинула зону военных действий — ей это только показалось.

Том, один из молодых людей, достаточно наблюдателен и замечает преследователя. Он сообщает об этом, но Энн только смеется, а его товарищ Дик говорит, что ему померещилось. Том соглашается, что мог ошибиться.

Но когда они оставляют Энн у деда, юноша по имени Дик тоже видит того, кто за ней следил; они бросаются за ним, догоняют его и хватают. Однако их пленник — внешне весьма привлекательный — показывает им карточку, удостоверяющую его принадлежность к американской секретной службе, и заявляет, что для слежки за Энн есть веская причина, которую он не вправе раскрывать.

Молодые люди шокированы. Они отпускают пленника.

На следующее утро они едут к Энн и пытаются уговорить ее признаться, что она замешана в каких-то темных делах. Сначала Энн принимает это за розыгрыш, потом ее начинает злить их нарочитый самодовольный патриотизм. Она выгоняет их и поднимается к себе в комнату. После ссоры она возбуждена и полна негодования. Она принимается за то, что вчера делать поленилась, — разбирает чемодан. На самом дне обнаруживается незнакомая ей кожаная сумка, а в сумке — сорокапятифунтовый снаряд для 156-миллиметрового орудия.

Первая ее реакция — испуг; вторая — накинуть на него какие-то тряпки и захлопнуть чемодан. Потом ей приходит в голову, что надо связаться с человеком, который вчера ее преследовал. Если он из секретной службы, значит, ее уже подозревают и дело может получить неприятную для нее огласку.

Она в смятении и нерешительности. Здесь я хотел бы подчеркнуть, что эту роль должна играть совсем юная девушка — например, Бренда Джойс, — стоящая на пороге зрелости. Светская жизнь для нее всё. Девушка постарше, уже вполне повзрослевшая — скажем, лет девятнадцати, — обратилась бы в полицию без колебаний.

Энн решает пойти к деду и спрашивает его, не раскрывая правды, как он поступил бы в подобном случае. Тот, ничего не подозревая, отвечает, что необходимо соблюдать закон, после чего Энн пробует позвонить в полицию. Но телефон не работает.

Она спускается вниз, выходит из дома и натыкается на электрика, который говорит, что пришел починить телефон. В отличие от нее мы узнаем в нем того, кто преследовал ее накануне.

Очевидно, что его появление как-то связано со снарядом — возможно, он хочет его заполучить. Но он явно рассчитывал встретить кого угодно, только не Энн. Так что оба в замешательстве. Он просит разрешения осмотреть телефон в ее комнате, хотя нам ясно, что он сам перерезал снаружи провода. Опасаясь, что он вздумает что-нибудь украсть и откроет чемодан, Энн поднимается наверх вместе с ним и сидит на чемодане, пока он работает.

У них завязывается разговор. Он явно хорошо образован и говорит ей, что учился на инженера и вынужден был пойти в электрики совсем недавно. Мы замечаем в его голосе легкий иностранный акцент — возможно, французский.