это ощущения, которые мы воспринимаем как добрые (благие) или злые, если они разрушительны. Благо (добро) – это то, что способствует жизни. Зло – что ее разрушает.

В мире же сознания, то есть образов, вопрос о разрушении образов не стоит. Но зато стоит вопрос о соответствии образов действительности. Если образ соответствует, он истинен, то ты в состоянии избежать столкновений с плотностью знания в представлении и, значит, в состоянии избежать разрушительного столкновения с разрушительным злом в ощущении, то есть в мире вещей, – и это благо! Вот как на мой взгляд соотносятся образы блага и истины у Аристотеля. По крайней мере, я вижу такое психологическое объяснение этому соотношению.

Завершает это свое рассуждение и 7-ю главу Аристотель словами:

«Вообще ум в действии есть то, чтj он мыслит» (431b, 15).

Мне эта мысль кажется самостоятельной и достаточной для того, чтобы ее выделить. Она же на мой взгляд продолжается в следующей главе:

«Теперь, подводя итог сказанному о душе, мы повторим, что некоторым образом душа есть все сущее. В самом деле, все сущее – это либо воспринимаемое чувствами, либо постигаемое умом, знание же есть в некотором смысле то, чтj познается, а ощущение – то, чтj ощущается. Но в каком смысле – это надо выяснить» (431b, 20).

Другими словами – душа – это Образ мира, состоящий из образов всего, что воспринято или создано умом на основе воспринятого. Вот в таком смысле это соответствует моему узнаванию.

И Аристотель почти так и объясняет эти свои слова:

«Итак, знание и ощущение разделяются по предметам:

знание и ощущение в возможности относятся к предметам в возможности, знание и ощущение в действительности – к предметам в действительности. Способность ощущения и познавательная способность души в возможности тождественны этим предметам, первая – тому, что ощущается, вторая – тому, что познается. Душа необходимо должна быть либо этими предметами, либо их формами; однако самими предметами она быть не может: ведь в душе содержатся не камень, а форма его.<…>

Так как помимо чувственно воспринимаемых величин нет, как полагают, ни одного предмета, который бы существовал отдельно, то постигаемое умом имеется в чувственно воспринимаемых формах: [сюда относится] и так называемое отвлеченное, и все свойства и состояния ощущаемого. И поэтому существо, не имеющее ощущений, ничему не научится и ничего не поймет.

Когда созерцают умом, необходимо, чтобы в то же время созерцали в представлениях: ведь представления – это как бы предметы ощущения только без материи» (431b 25–432а 10).

Временами Аристотель может говорить и так, что невольно понимаешь, почему он стал великим философом.

В 10-й главе третьей книги Аристотель говорит о душе животных, точнее, о двух ее способностях – к различению и к движению.

В отношении движения он приводит очень интересное рассуждение о том, что побуждает к движению и действию.

«Даже когда ум предписывает, а размышления подсказывают чего-то избегать или добиваться, не побуждаются этим к действию, а поступают согласно желанию, как, например, невоздержанный человек. И вообще мы видим, что сведущий во врачебном искусстве не обязательно лечит, что показывает, что не знание, а другая сила вызывает действие, согласно знанию. Но и стремление не есть решающее в этом движении. Ведь владеющие собой люди, хотя и имеют стремление и желание, не делают того, к чему у них есть стремление, а сообразуются со своим умом» (433а–5).

На этом он заканчивает главу, а следующую начинает со слов:

«Движут, видимо, по крайней мере, две способности – стремление и ум» (433а 10).

«Таким образом, и то и другое – ум и стремление – побуждает к пространственному движению, а именно ум, размышляющий о цели, т. е. направленный на деятельность» (433а 10–15).

Тут Аристотель подходит к своей теории целеустроения, которую философия называет телеологией. Суть ее, как кажется, можно выразить одной фразой: «движет предмет стремления» (433а 20), «он есть либо [действительное] благо, либо благо кажущееся» (433а 25–30).

Но Аристотель есть Аристотель, как только он в чем-то не уверен, он теряет ясность и начинает давать взаимоисключающие определения. Заявив несколько раз, что «движущее одно» – не ум и не стремление, а «предмет стремления», он вдруг также определенно заявляет:

«Итак, очевидно, что движет та способность души, которая называется стремлением» (433а 30).

А затем у него проскальзывает намек на решение, в котором он, по-моему, запутывается или запутывает меня:

«А так как бывают противоположные друг другу стремления, а это случается, когда разум противостоит желаниям, происходит же это у тех, кто обладает чувством времени (ведь ум велит воздерживаться ввиду будущего, желания же побуждают к осуществлению тотчас же, ибо удовольствие, получаемое сразу же, кажется и безусловным удовольствием, и безусловным благом оттого, что не принимают во внимание будущее), то по виду движущее едино – это способность стремления как таковая (первое же из всего движущего – предмет стремления: ведь он-то и движет, будучи неподвижным, в силу того, что его мыслят или воображают), по числу же движущих много» (433b 5–10).

Я даже не хочу разбирать этот кусок, хотя ощущаю, что Аристотель что-то видит. Для меня важно замеченное им противопоставление желаний и разума (ума), взвешивающего цену их исполнения в сравнении с ценой возможных потерь. И все это – путем построения образов возможного будущего.

Ясно, что возможные потери – это потери в возможности удовлетворить другие желания, которые были отсрочены. И взвешивание – это взвешивание желаний – чего тебе больше хочется.

С точки зрения прикладной психологии это прямо подводит к понятию сдержанности (сдержанных желаний), а оно – основа всего человеческого поведения, воспитания, правил, законов и культуры.

Следующее затем рассуждение о движении у низших животных, Аристотель неожиданно для меня заканчивает словами:

«Что же касается познавательной способности, то она не приводится в движение, а пребывает в покое» (434а 15).

Само по себе оно кажется мне интересным.

Заканчивает Аристотель свой трактат «О душе» двумя главами, в которых повторяет сказанное ранее о растительной и животной частях души.

Разумную или мыслящую часть он опускает, из чего можно сделать вывод, что своим достижением он считает именно физио-психологию.

Остальное же, созданное Сократом и Платоном, как-то существенно опровергнуть или улучить ему не удалось, поэтому он его просто исключает из выводов собственного сочинения.

И это очень важно, потому что очень четко разделяет и для нас предметы двух психологий.

Глава 3

После Аристотеля

Из всего созданного Аристотелем больше всего повезло логике. Его «Физика» и «Метафизика» были утеряны и забыты еще в раннем средневековье и снова