вернулись в Европу только к XIII веку через арабов, которые получили их от византийцев.

Логические же сочинения, хоть и не в полном объеме, жили в Европе все средневековье. Случилось это благодаря неоплатонику Порфирию (233–304), Марициану Капелле (V век) и Боэцию (470–570). В основном все-таки Боэцию.

Аниций Манлий Северин Боэций оставил немалое число логических трудов, включая комментарии к сочинениям Порфирия, Аристотеля и Цицерона. Также перевел основные логические труды Аристотеля.

Однако, как считают исследователи, в своих трудах Боэций не сказал ни одного собственного слова. Он просто идет вслед за текстом, разъясняет его и добавляет свои примеры.

Тем не менее, именно это и вменялось ему в заслугу. В средние века, особенно в начале схоластического периода, когда уровень образованности в Европе был низок, а творческие люди отвернулись от науки и предпочитали уходить в глубинный внутренний поиск через иночество, упрощенные и не слишком далекие комментарии Боэция поддерживали интерес к логике до той поры, пока иночество не исчерпало себя, и живая мысль не начала возвращаться в науку.

Это происходит с развитием схоластики примерно с XI века. Логика Аристотеля (в первую очередь, разработанное им понятие категории) неожиданно послужила основанием многовекового спора о родах и видах. Вопрос, по сути, был одновременно наиважнейшим и почти пустым, точнее, схоластическим в худшем смысле этого слова. Но родившийся из него спор номиналистов и реалистов показывает, что мысль начала оживать в мире науки о мышлении.

Суть же его сводилась, если вглядеться в вызвавшее ее понятие «всеобщих сущностей» или «универсалий», к спору Аристотеля с Платоном об эйдосах. Отказывая эйдосам в существовании, Аристотель и разрабатывает учение о категориях, которые – вот такую шутку он сам с собой сыграл – без понятия «эйдоса» оказались настолько идеальными, что схоластика уперлась в сложности с пониманием догмата Святой Троицы. Все зависело от того, универсалии – это некие сущности или же это только слова…

Из имен этого периода, пожалуй, стоит упомянуть Ансельма Кентерберийского (1033–1109). Ансельм приписывал всеобщим основаниям «субстанциональное существование и полагал их существующими независимо от индивидуальных вещей. Это был крайний реализм. Universalia превращались в такие же самобытные и независимые от индивидуальных вещей существования, как идеи Платона. Это был Платоновский реализм» (Владиславлев, Прил., с.70).

Мнение о том, что универсалии должны пониматься как Платоновские идеи, первообразы вещей, поддерживал Бернар Шартрский. Об этом пишет и Иоанн Салиберийский, сделавший общую сводку всех логических взглядов, существовавших в схоластике в середине XII века.

На этом первый период схоластики можно закончить.

Следующий период связан с именем Фомы Аквинского (1225–1274).

«Логические труды Фомы Аквинского представляют тот момент в истории средневековой логики, когда она, впервые сделавшись обладательницею всего Органона Аристотеля и многочисленных комментариев к нему арабских философов, Авиценны и Аверроэса, на первое время только пассивно усвояла себе новооткрытый материал без всяких еще попыток к дальнейшему его развитию и дальнейшей переработке. Время Фомы Аквината было эпохою полного процветания схоластики. Аристотель, к которому сначала церковь относилась подозрительно, был вполне уже приведен в гармонию с католическими догматами. Если его мнения и не имели веса относительно догматов веры, то относительно предметов философии и всех так называемых светских наук он был авторитетом, пред которым все преклонялись» (Там же, с.81).

Как считает Владиславлев, даже такой сильный ум, как Фома Аквинат, по примеру своего учителя Альберта Великого только повторял то, что сказал Аристотель.

Не ему было суждено заложить логические основы научной парадигмы позднего средневековья, а византийцу Михаилу Пселлу, чья логика в латинском переводе распространилась в Западной Европе в конце XIII века. Она была чрезвычайно формалистическим трактатом, основанном на Органоне Аристотеля, и имела огромное влияние на западную схоластику до XVI столетия.

Последний период развития схоластической логики связан с именами Дунса Скота (ум.1308) и Уильяма Оккама (ок.1285–1349).

В конце XV – начале XVI веков приходит время возрождения классических философских систем: Платона, Аристотеля, Эпикура, стоиков и скептиков. Однако изучение логических трудов, как и всего остального, идет большей частью как чисто филологическое. Это значит, что говорить о развитии науки логики в это время не приходится.

Однако в середине XVI века появляется первая школа логики, которая критиковала Аристотеля. Ее создателем был Петр Рамус (1515–1572).

Суть его замечаний сводилась к тому, что: «…указываемые Аристотелем части диалектики <…> – не соответствуют естественным частям логической деятельности ума, т. е.что Аристотелевское деление искусственно, не основано на изучении естественного хода нашего мышления» (Там же, с.120).

Однако, как считается, он сам еще был, по сути, схоластом и дальше повторения подобных замечаний пойти не смог. Рамус – это еще не новое в логике, это лишь потребность в новом.

Первой серьезной переработке логика Аристотеля подверглась в школе Декарта. Я уже говорил об этом сочинении Арно и Николя. Созданное ими логическое направление считается формальным, и представителями его, пожалуй, можно считать Лейбница, Вольфа, Канта, Гербарта, Вундта и Гуссерля.

Однако с самого начала XVII столетия существует направление логики, изначально противопоставляющее себя дедуктивной логике Аристотеля. Это индуктивная логика Фрэнсиса Бэкона (1561–1626).

Задача, которую ставил перед собой Бэкон, была удивительно близка той, что ставил Декарт: пересмотреть с помощью открытого им метода все здание науки.

Можно сказать, что картезианская и бэконианская, то есть «континентальная» и «островная», парадигмы науки оказались противоборствующими на протяжении, по крайней мере, семнадцатого и восемнадцатого веков. После Бэкона это был спор ньютонианцев с картезианцами, который Вольтер из Англии перенес во Францию, после чего спор продолжался уже под знаменем Философии истории и Просветительства.

История этого спора могла бы быть чрезвычайно показательна для истории научной парадигмы. Однако это не входит в число задач моего исследования. Поэтому лишь кратко укажу, что после Бэкона над созданием индуктивной логики, как считают, потрудились четыре мыслителя: Ньютон, Гершель, Уевель и Милль. После них остались школы и ученики, такие как «шотландский логик профессор Абердинского университета» (Кондаков, с.304) Вильям Минто (1845–1893), чьим определением индуктивной логики я и воспользуюсь. Оно хорошо тем, что очень ясно показывает, что индуктивная логика Бэкона отличается от дедуктивной логики Аристотеля не потому, что опирается на индуктивный вывод, то есть наведение Сократа, и не потому, что не использует дедукцию, как это может показаться. Обе логики применяют все приемы умозаключений, они отличаются не ими, а материалом, к которому относятся:

«Логика Аристотеля была, главным образом, средством для предотвращения и изобличения словесного крючкотворства. Она, без сомнения, произошла из игры в слова, так как такая игра составляла сущность диалектики утверждения и отрицания – это было главной причиной ее привлекательности для остроумного и любящего