Кабатчица оживилась.

— Это другое дело! И это будет справедливо, я думаю… Так вот, мадам, как обстояло это дело. Один из роялистов — высокий, темноволосый, был страх как болен. Он и приехал сюда из рук вон хворым, а в Париже совсем ему стало плохо. У него постоянно болела голова, да так, что он криком кричал, чуть с ума не сходил.

— Криком кричал? — воскликнула я, похолодев от страха.

— Успокойтесь, мадам! — снисходительно осадила меня гражданка Розен. — Это все был чистый спектакль, как я теперь понимаю. К нему все время ходили лекари, но ничем якобы помочь не могли… А после свидания великана Жоржа с первым консулом у этого темноволосого господина открылась горячка, да такая, что его друзья чуть ли не веревками связывали и пару раз посылали за священником. Не нашли, конечно, они священника, такого, какого хотели, ведь где ему взяться в Париже, если все святые отцы у нас присягнули Республике?…

По ее словам, в ночь на пятницу высокому темноволосому аристократу стало так плохо, что его слуга, индус, в ужасе выбежал в гостиничный зал и попросил соглядатая о помощи: дескать, подержите господина, пока я буду пускать ему кровь! Охранник, давно убежденный в том, что одного из шуанов вскорости придется хоронить, не отказал в просьбе и поднялся в комнату больного.

— Тут-то они оба, шуан и индус, беднягу и придушили! Не до смерти, правда, потом он отдышался. А роялисты, все пятеро, спустились вниз, напрыгнули на тех двоих охранников, что караулили в саду, прибили их хорошенько — и были таковы…

Закончив рассказ, вдова Розен деловито подытожила:

— Такого никогда не случилось бы, будь Фуше во главе полиции! Этот человек пристально надзирал над всеми гостиницами. Каждое заведение, и мое в том числе, давало ему подробный отчет, кого у себя принимает… А теперь что? Сплошная вседозволенность! Пятеро врагов Республики с легкостью бегут из Парижа!

Она так хвалила подлеца Фуше и так простодушно заявляла о своем былом сотрудничестве с ним, что я невольно усмехнулась: какая святая простота доносительства! Я дала ей тридцать франков и попросила позволения подняться на второй этаж, в комнату, где жил «больной» аристократ. Гражданка Розен не возражала.

— Да пожалуйста, ступайте! Там ничего нет. Одна мебель и обои. Если вам угодно, будьте там хоть до вечера. Но я б на вашем месте, мадам, очень радовалась, что ваш супруг оставил вас в покое и бежал! Его наверняка поймают, и судьба его будет незавидна. И Жоржа тоже поймают — не сегодня, так завтра…

— Будущее никому не известно, — возразила я резко.

— Ваша правда. Неизвестно. Но в ближайшем будущем сила будет за Бонапартом, уж поверьте моему чутью! Все французы за него, а таких чудаков, как вы и ваш муж, — по пальцам пересчитать можно…

— Я помню, как все французы были за Робеспьера, — отмахнулась я от ее пророчеств. — И долго ли это длилось? А главное, чем закончилось?

Вдова ничего не ответила, отвернулась, взялась со скрипом натирать стаканы, и если и выразила несогласие, но лишь в форме неразборчивого ворчания.

Я предчувствовала, конечно, что особых сюрпризов от посещения комнаты Александра ждать не стоит. Слишком он горд и упрям, чтоб оставлять мне романтические послания после того, как я бросила ему вызов, не подчинившись его распоряжениям. Я вспомнила его слова: «Вы не можете пойти на бал в Нейи как герцогиня дю Шатлэ, потому что я с этим не согласен. А если пойдете в качестве принцессы де Ла Тремуйль, какая роль отводится мне? Клянусь честью, я найду себе дело получше, чем быть вашим пажом на консульских вечеринках!» — и грустно улыбнулась. Ей-Богу, этот мужчина, неистовый и твердый в своих убеждениях, заслуживал уважения больше, чем кто-либо из всех, кого я знала!

Но, хотя я чувствовала, что мой визит будет бесплоден, мне все-таки нужно было побывать здесь. Взять паузу. Собраться с мыслями… Честно говоря, я уже несколько устала за это нескончаемое утро, начавшееся для меня еще на рассвете с такого бурного пробуждения. Войдя в номер, я перво-наперво уселась на постели, распустила ленты шляпки и некоторое время сидела, бездумно уставившись в противоположную стену. На ней висел портрет Томаса Джефферсона, американского деятеля, окруженного греческими богами, в каком-то ярмарочном исполнении. И этой мазней Александру, ценителю итальянской и голландской живописи, пришлось любоваться в течение шести недель…

«Что же делать? Идти к Буагарди? Да, наверное, это единственный выход».

Оставаться в Париже было немыслимо. Я даже не собиралась ночевать в этом городе. Во-первых, меня терзал страх перед Бонапартом. Во-вторых, мне надо было любой ценой поймать след мужа. Мы с ним разминулись на два дня. Если б я одумалась раньше… Впрочем, раньше, до побега Александра, Бонапарт еще не вламывался в мои покои по утрам, и я, строя планы на земли Жана и лелея еще какие-то иллюзии насчет первого консула, и не собиралась одумываться.

Талейран, конечно, будет крайне шокирован моим исчезновением. Скажет, что я могла бы хоть намекнуть ему о своем намерении… Он возлагал на меня столько надежд, столько денег потратил. Скверно, что нам не удастся поговорить перед моим отъездом. Он будет разочарован во мне. Но, по большому счету, его разочарования только начинаются: я была уверена, что, пребывая подле Бонапарта, он испытает их вдоволь.

Я вспомнила, что рассказывала толстуха Розен о побеге роялистов, и невольно улыбнулась. Ловко шуаны провели республиканских ищеек! Александр — мастер на подобные штуки; разве не освободил он меня из плена у синих в декабре, подменив кучера? И такого человека я решила подразнить, играя роль самостоятельной дамы, принцессы де Ла Тремуйль! Меня оправдывало только то, что в ту пору я не была лично знакома с Бонапартом и считала его все-таки нормальным человеком, а он оказался весьма странным субъектом, едва ли не полоумным в своем неистовстве…

«Если я даже не догоню мужа во Франции, Буагарди поможет мне перебраться в Англию, — подумала я решительно. — Он знает способы. Десятки роялистов пересекают Ла Манш каждый день, так что и для меня найдется местечко. Я приеду в Блюберри-Хаус на правах законной супруги и больше никому не позволю там хозяйничать». Эта мысль придала мне сил, хотя сердце у меня слегка ныло от сознания собственного легкомыслия и меркантильности, от сожаления о том, что мы с Александром можем прибыть в Англию порознь, а не взявшись за руки, на одном бриге, как дружные супруги.

Вздохнув, я погладила рукой подушку. На