Я тем временем собирал нашу команду. В Нью-Йорке я смог заручиться поддержкой уважаемого рекламного агента Мэрион Биллингс, которая работала с Мартином Скорсезе, Робертом Бентоном и другими нью-йоркскими режиссерами. Она влюбилась в наш сценарий и присоединилась к проекту вместе со своим новым партнером на Западном побережье, Андреа Джаффе. Это подтверждение внимания ко мне и моему фильму со стороны известных представителей киноиндустрии послужило моральной поддержкой. Благодаря Мэрион я приобрел определенный кредит доверия со стороны СМИ, которые высказывали серьезные сомнения по поводу моих сценариев, содержащих сцены насилия.

После того, как от проекта отказались перспективные операторы-постановщики — Джим Гленнон, Барри Зонненфельд и Хуан Руис Анчиа, я обратился к молодому красивому оператору-документалисту с серебристыми волосами Бобу Ричардсону, уроженцу Кейп-Кода. Он участвовал в съемках в Сальвадоре для передачи «На передовой»[114] для PBS и знал местность. Мне нравилась его уверенность и готовность открывать этот мир совместными усилиями: это все равно, что иметь младшего брата. Проявляя взаимную лояльность, мы либо вместе достигли бы триумфа, либо вместе потерпели бы крах. Мой художник-постановщик был таким же человеком. Живущего в Мексике итальянского арт-директора Бруно Рубео Грин представил мне как талантливого человека, который не запросит много денег. Как и Ричардсон, он никогда прежде не работал в кино, но я проникся к нему безотчетной симпатией во время совместного изучения локации. С обоими я сильно сблизился и по мере того, как съемки входили в самую безумную фазу, чувствовал, что нашел настоящих партнеров. Мы втроем вступили на этот путь и, что удивительно, шли нога в ногу еще продолжительное время.

Киноиндустрия Мексики была богата на прекрасные типажи. Лучшие актеры на роли «негодяев» из «эскадронов смерти» были только у Хьюстона и Пекинпы. Они давно научились приковывать к себе внимание, но тут их стремление перетягивать на себя одеяло меня не смущало. Мы же снимали фильм, не ограниченный рамками жизнеописания такого персонажа, как Бойл. Лишь изредка я просил их умерить естественную склонность к переигрыванию. Десятки состоявшихся профессиональных актеров играли самые незначительные роли, отчасти из-за спада в местной киноиндустрии в последние годы.

Эльпидия Каррильо, румяная девушка из штата Мичоакан, стала нашей Марией. Она выросла в нищете, и в том, как она реагировала на отношение к ней со стороны уделявших особое внимание расовым вопросам мексиканцев, явственно читалось презрение к классовой системе. Элиа Казан когда-то высказался в том духе, что для режиссера не должно быть личных границ в отношениях с актрисами. Мне очень хотелось познакомиться с ней поближе. Эльпидия ничего не имела против. Она подавала мне соответствующие сигналы, когда мы были наедине, иногда во время прощания заключала меня в долгие объятия, которые ставили под сомнение необходимость расставания. Однако я все же убедил себя, что фильм только выиграет от моей сдержанности. К тому же, Бойл — официально наш главный консультант — ходил вокруг Эльпидии как собака вокруг приглянувшейся косточки. Меня это вполне устраивало, в компании Эльпидии ему было чем заняться, и это отвлекало его от занятий, грозивших неприятностями. Впрочем, был момент, когда Ричард появился с ужасающими порезами на лице — как он объяснил, от «падения», и мы страшно разругались. Я ему задал жару, а он в запале раздражения и переполняющей гордыни наорал на меня за то, что я не заплатил ему даже как соавтору, не говоря уже о гонораре в качестве консультанта. Вудс работал за $150 тысяч, а бюджет кинокартины был гораздо большим, чем мы могли ожидать в самом начале. Тут он был прав. Проблема заключалась в том, что реальных денег у нас не было. Ни я, ни Вудс не получили еще оплаты, тогда как Ричарду, по крайней мере, выдали деньги на его текущие расходы. Мы нуждались в каждом центе, чтобы продолжать работать. После завершения проекта, по словам Джеральда, Бойлу бы заплатили. В раздражении Ричард на неделю уехал в Сальвадор, не предупредив меня. Мы помирились по его возвращении, и он продолжал помогать мне всем, чем мог.

Вскоре дела будто бы снова пошли прахом, когда неожиданно разнервничавшийся Дейли позвонил мне с сообщением, что Вудс собирается уйти из проекта (это был лишь первый из серии шоков, которые нас ожидали впереди). После всего пережитого это известие казалось чем-то нереальным, однако так оно и было. До старта оставались считаные недели. Я прилетел в Лос-Анджелес, чтобы уговорить Джимми вернуться в проект. Тот только что бросил курить, и, как сказал мне его агент, неважно себя чувствовал. Большинство актеров начинают нервничать как раз в тот момент, когда вживаются в роль. Это был именно тот случай. Я переживал подобные ситуации с актерами еще несколько раз в течение моей карьеры. Я успокаивал Вудса за дипломатическим обедом, во время которого я чувствовал себя как слон, силящийся ничего не разбить в посудной лавке. Я умолял Джимми, и тому нравилось смотреть, как я пресмыкаюсь перед ним. Он просто хотел, по его выражению, чтобы его больше «ценили». В ходе нашего диалога я узнал, что Джимми — мизофоб, которого перспектива поездки в Мексику вгоняла в ужас. Именно поэтому-то он и отказался съездить со мной и Бойлом на разведку в Сальвадор. Я пояснил ему, что пребывание в Мексике будет легкой прогулкой по сравнению с Сальвадором. Но это был неправильный подход к Джимми, который, к тому же, был уверен, что ему особо (или вообще) не нужны репетиции, ведь он «профессионал, а не какой-то бестолковый актер из школы „Метод“, которому нужно прочувствовать свои ощущения». Все это поставило меня в тупик: как я буду справляться с Вудсом?

Я вернулся в Мексику для последних приготовлений без моего ведущего актера, который согласился приехать в последнюю секунду до начала съемок. Неожиданным даром небес стал приезд Элизабет вместе с шестимесячным Шоном и няней. Это событие сильно подняло мне настроение в момент наибольшего кризиса. Во время предыдущей поездки в Мексику Элизабет слегла с амебной дизентерией, не отпускавшей ее неделями, и от которой она излечилась только в Лос-Анджелесе (эту информацию мы, конечно же, скрывали от Джимми всеми силами). Элизабет вскоре заметила, как мексиканки носят своих детей на спине, завернутыми в шарфы ребозо, и у нас скоро появилась тихая мексиканка, помогавшая с Шоном, который к этому времени превращался в сущее наказание. Наша незабываемая няня-шведка, кажется, испытала облегчение, услышав, что она может вернуться в цивилизованный Лос-Анджелес с нашей рекомендацией, чтобы продолжить искать счастья в Америке. Больше о ней мы ничего не слышали.

В этот период я каждое утро, будь то в Лос-Анджелесе или Мексике, просыпался, мучаясь тошнотой от страха. Без всякого сомнения, предсъемочный период — самый худший этап создания фильма: ничего еще не снято, все еще только намечается. Это был момент, когда я должен был вновь ощутить себя пехотинцем, опустить голову и сконцентрироваться на том, что здесь и сейчас прямо перед моими глазами. Никаких больше мыслей! Не думай об общей картине, иди вперед шаг за шагом, действуй по мере развития ситуации…

Я неожиданно начал скучать по своему отцу как никогда прежде, не по его злости и мелочности, но по его интеллекту, по его манере говорить, по его тонкому сочетанию юмора и мудрости. Я ощущал, что мне все еще хотелось добиться успеха ради него, заставить в его честь заработать всю эту огромную мешанину людей и техники. У мамы были сложности: ей нужно было платить налоги, а деньги по страховке еще не поступили. Я не мог полагаться на какие-либо финансовые поступления в ближайшие шесть месяцев. Я дал ей все, что мог, а мама, используя свои чары, возобновила связь с бывшим любовником, богатым парижским бизнесменом, который помог ей с деньгами. Хотя бизнесмен был женат и ему было за семьдесят, мама уверяла, что он все еще был хоть куда. Ох уже эти французы!