Дела пошли наперекосяк во время пятничной ночной съемки в конце первой недели. Джим Белуши в своей первой сольной сцене без Вудса, сидит пьяный в занюханной забегаловке. Выйдя на улицу, он умудряется ввязаться в драку с пятью свирепыми парнями из «эскадрона смерти». Готовясь к этой сцене, Белуши, раздраженный тем, как Вудс оттеснял его в их совместных сценах, наклюкался до злобного отупения — назовем это «напиться в лучших традициях школы „Метод“». Потный и босой, он заорал на своих противников, срывая с себя рубашку. В его гипертрофированном исполнении сцена утратила юмор. Рок из жертвы превратился в обидчика. Озадаченные мексиканские громилы, которые не знали ни слова на английском, отступили перед надвигающимся на них Джимом, вопившим на здоровяков, которые могли легко его вырубить. Я поднял голову и, видя, как восходит солнце, в отчаянии осознал, что из этих съемок мы ничего не сможем использовать. Мы отстали еще на полдня. Площадку оккупировала огромная саранча и громко квакающие жабы, которые устроили пир, пожирая насекомых. Сильные поедают слабых в любое время дня и ночи.

На следующий день Джим весь в слезах пришел извиняться, жалуясь на оскорбления со стороны Вудса и поведав, что ему хотелось бы настоящей мужской дружбы между нами. Тягостно вести такие беседы с актером, который путается в словах. Я постарался помочь ему всем, чем мог, но понимал, что он должен был осознавать ужас своего положения. Мне на руку было его подавленное состояние. Я лишь хотел, чтобы он больше не напивался.

К концу второй недели съемок мы сбавили темп. Все переживали по поводу сцены изнасилования и убийства монахинь «Мэрикнолл». Однако Синтия Гибб и актрисы постарше хорошо вошли в образ, убеждая зрителя, что они напуганы, но остаются верны Всевышнему, уповая на лучшее. Та ночь была короткой и холодной, и нам нужно было снимать быстро. Я был недоволен отдельными топорно отснятыми кадрами крупным планом членов «эскадрона смерти», пускающих слюни при виде ангельского лица Синди. После сцены изнасилования наступает тишина, нарушаемая лишь стрекотанием насекомых в джунглях. Монахини начинают одеваться, и на краткое мгновение нам кажется, что их отпустят. По крайней мере им даруют хотя бы эту милость. Однако судьба уготовила им печальный конец. Как и в реальной жизни, монахинь убивают выстрелами в упор и бросают в общую могилу. Хотя я был не удовлетворен поспешно проведенными съемками, сцена получилась мощной.

После двух недель, проведенных в районе Акапулько, нам нужно было срочно вернуться в Мехико, чтобы проверить камеры и поменять оборудование. До нас доходили сообщения о проблемах с фокусировкой, которые отмечали в нашей лаборатории обработки пленки в Чурубуско. Вудс, естественно, пришел в бешенство от отрывков смазанных кадров, которые выглядели хуже, чем они были объективно (мы отсмотрели их прямо на локации на импровизированных экранах из простыней). Впрочем, качество работы самой лаборатории было сомнительным. При печати позитива они перебарщивали с зелеными или голубыми фильтрами, а «хронометражисту», отвечавшему за печать, было сложно общаться с Ричардсоном, который в силу своей молодости легко слетал с катушек. Когда мы перепроверили киноматериал на нормальных экранах на киностудии в Мехико, то с огромным облегчением увидели, что у нас было достаточно фокусировки, чтобы избежать пересъемок. Мы уволили нашего мексиканского фокус-пуллера и наняли за большие деньги ассистента оператора из Лос-Анджелеса. У меня были отдельные проблемы и с моим монтажером. Она была новичком, которую, как и большую часть ключевых лиц в моей команде, я нанял чисто по наитию. К сожалению, мы не могли сойтись во мнениях практически во всем. Поэтому я четко проинструктировал монтажера монтировать по моим указаниям, пока мне все не понравится. За этим последовали многочисленные препирательства, однако я отказывался демонстрировать пробные кадры, пока не считал их готовыми. Я оставался в монтажной сверхурочно, пытаясь навести порядок в хаосе, — мне важно было добиться желаемого результата. После опыта на «Руке» я был непреклонен, стремясь удержать контроль над фильмом. Конечно, по мере того, как денежная удавка затягивалась все туже, это удавалось все сложнее.

Из Мехико мы в воскресенье отправились на следующие четыре недели съемок на нашу следующую базу в прекрасный город Куэрнавака. Проблема заключалась в том, что тогда по воскресеньям в Мексике никто не работал, поэтому все обернулось логистической катастрофой. На регистрацию в отеле ушло много часов, пока мы искали сотрудников гостиницы, расселяли актеров по комнатам и так далее. Я растратил всю энергию на раздражение и злость. Я сорвался на Джеральда по поводу организации, вдобавок ко всему тот неожиданно заявил мне, что он без моего ведома уволил пятнадцать человек из съемочной группы, включая дублеров. Насчет последних он объяснил свои действия тем, что незадействованные члены съемочной группы могут выступать дублерами при надлежащем освещении. Зачем? Дело в деньгах, конечно же. К тому же Вудс вызвал своего агента из CAA, жалуясь, что Белуши и его «выкрутасам в стиле Джеки Глисона» уделялось все внимание, несмотря на то, что 75 % кадров должны были быть сфокусированы на Вудсе.

Теперь еще прибывает этот агент, чтобы контролировать нас, помимо Film Finances: отслеживать число дублей, количество статистов и продолжительность репетиций, давать оценку хронометража, который после чернового монтажа может превысить четыре часа, и так далее. Я сократил сценарий насколько было возможно и отказался от съемок некоторых сцен, которые хотел снять, однако с учетом обстоятельств уже не воспринимал как необходимые. Затем посмотреть на нас приехала одна американская компания по продаже видео; потом — наш зарубежный дистрибьютор Арнольд Копельсон с женой Энн, а заодно и наша публицистка Мэрион Биллингс; наконец, на площадке показался и Джон Дейли (с новой девушкой). Я был под микроскопом, но к тому моменту мои мысли занимало только желание любой ценой добиться осуществления следующего этапа наших съемок. Меня уже ничем нельзя было усовестить. Я вспылил, когда наш звукорежиссер-мексиканец, который, со слов Грина, сделал «четыреста мексиканских фильмов», заявил, что я не даю ему достаточно времени на репетиции. Он уволился. За ним последовал и истеричный «гениальный художник-постановщик», также из Мексики, у которого за плечами было «две сотни» фильмов. В обоих случаях мне было совершенно наплевать на все это: тогдашнее мексиканское кино не отличалось качеством звука или иными техническими изысками. Позже звукорежиссер-ветеран все же вернулся, и мы помирились. Он сказал мне: «Ты будешь отличным режиссером, я это знаю». Потом добавил ту же фразу, с которой покидал меня первый раз: «Я проработал в этом бизнесе сорок лет. Я знаю, о чем говорю».

Джону я представил фильм как «приключения Хантера Томпсона и его друга в Сальвадоре», которые по мере развития событий становятся все более мрачными. В этом анархичном духе ключевым эпизодом должна была стать встреча Бойла с «полковником Фигероа» в военной казарме на окраине подконтрольной повстанцам территории. Бойла и Рока, задержанных как «periodistas» (журналисты) и чудом не убитых, приводят к Фигероа грязными и полураздетыми. Но, по поразительному стечению обстоятельств, ох уж эта ирландская удача, Бойлу когда-то довелось в газетной статье воспевать подвиги полковника, и Фигероа его запомнил! Так герои оказываются на пирушке в апартаментах Фигероа в компании нескольких пышногрудых размалеванных проституток. Позже я опишу это Риордану для его книги: «Доктору Року под столом делают минет. Бойл трахает девушку, пытаясь одновременно вытянуть информацию из полковника, который настолько пьян, что достает откуда-то мешок с отрубленными ушами [(отсылка к военным трофеям во время войны во Вьетнаме)] и кидает уши на стол, крича „левые уши, правые уши, да какая разница!“. Он кидает ухо в бокал с шампанским и предлагает тост во славу Сальвадора, опустошая содержимое бокала прямо вместе с ухом!»