В Дейли мне нравились незатейливые манеры кокни и его умение говорить без обиняков, приправляя свою речь жаргонизмами. Глаза у него горели, как у «долговязого Джона Сильвера». Он не относился к жизни слишком серьезно и, будучи пиратом по натуре, все же казался более цивилизованным, чем большинство грубых продюсеров, с которыми мне приходилось иметь дело. Я рассказал ему о моем страстном желании снять «Сальвадор». Джеральд уже передал Дейли для прочтения сценарий «Взвода». Со встречи я вышел в приподнятом настроении, чувствуя, что между нами пробежала искра.

В начале марта мы дописали наш 140-страничный киносценарий к «Сальвадору», до краев наполненный динамичным действием, взрывами, насилием, сексом и беспределом. Джеральд Грин и Джон Дейли прочли его. Когда я вновь встретился с ними в таунхаусе компании, Джон буквально произнес в своей сдержанной и несколько отстраненной манере: «Чертовски хорошо, Оливер, мне очень понравился материал…» (пауза) «Так что ты хочешь сначала снять: „Сальвадор“ или „Взвод“?». Я никогда не забуду его слова, потому что обычно режиссеру суждено услышать что-либо подобное только раз в жизни.

Мне не верилось, что я это слышу! Мне дают право выбора? Учитывая тот кромешный ад, через который я прошел, чтобы выбить себе еще один шанс быть режиссером, это предложение звучало для меня как фантастика. «Сальвадор!» Я ответил без колебаний. «Взвод» уже дважды хоронили, и я опасался, что на нем лежит проклятие. «Сальвадор» же был таким же свежим, как мой новорожденный сын. Я покинул офис Джона окрыленным, подобно Меркурию. Следующими по плану были кинопробы Бойла. Мы упражнялись в натуралистичной актерской игре с ним и его «другом» из Сан-Франциско, Доктором Роком — бойким и говорящим скороговоркой евреем-всезнайкой. По слухам, он был известным в андеграунде диджеем. Сам же Доктор Рок говорил, что он работает (или работал) профессором рок-н-ролла в Стэнфордском университете, где, опять-таки с его слов, ему довелось встречаться со множеством девушек. Доктор Рок никогда не бывал в Сальвадоре в отличие от персонажа, прописанного в нашем сценарии, но он определенно был именно тем трусом, создававшим комичный контраст, которого требовала драматическая структура нашей истории. Он был не менее обдолбанный, чем Бойл, и умудрялся постоянно выводить его из себя во время их всевозможных вылазок. Подумать только, кто-то мог доставать Бойла, который обычно сам выносил всем мозг, но у Рока это получалось отлично.

Я усадил двух балбесов в мой Mustang с открытым верхом и отправился разъезжать по кварталам Брентвуда. Молодой оператор-постановщик Джим Гленнон, который уже поработал на успешном независимом фильме «El Norte»[111], отснял их дурашливые беседы. Мне казалось, что проба сработала или по крайней мере текст начал «сходить с листа», как говорят. Гленнона поездка изрядно повеселила, а Бойл светился, гордясь достигнутым. Его девушка была с ним рядом и вновь была влюблена в него. Доктор Рок восторгался собственным талантом. Естественно, были и некоторые проблемы. Ричард накануне поссорился по какому-то поводу со своей девушкой, в результате чего на одной руке у него остались многочисленные следы укусов и пара царапин на лице. Плюс, как бы мы ни старались скорректировать цветопередачу пленки и сделать изображение более реалистичным и выигрышным, оттенок кожи Бойла постоянно менялся от квартала к кварталу во время нашей поездки, становясь то слишком красным, когда лучи солнца падали прямо на него, то слишком зеленым, когда те же солнечные лучи освещали его под косым углом. Скорее всего, он напился прошлой ночью, чтобы успокоить нервы. Но главная проблема, которую я еще не был готов признать, — оба парня предстали как плоские персонажи, неловко чувствующие себя перед камерой, и которым не хватало отточенности профессионального актера, умеющего превратить моменты обычной жизни в нечто драматичное. Впрочем, тогда казалось, что потенциал у них есть и что они справятся. По крайней мере мне хотелось в это верить.

Я пригласил на просмотр пробы к себе домой Джона и Джеральда. Дейли, неизменно добродушный, ухохатывался над игрой Бойла. Ему был знаком этот тип людей, и он был без ума от ирландской одержимости Ричарда играть ва-банк! Джеральда проба не впечатлила. «При бюджете в $750 тысяч тебе нужен настоящий актер». Таков был его вердикт. Джон окинул взглядом нашу няню, которая как раз проходила через комнату. Я их познакомил и повеселился, наблюдая за поистрепавшимся обаянием «долговязого Джона Сильвера» в действии. По завершении этой сценки Джон заметил: «Бойл еще тот тип, Оливер. Возможно… Возможно, с ним ничего не получится. Да и не обманывайся: тебе будет проще работать с актером, который по-настоящему сыграет Бойла». Больше он не комментировал пробу, но у меня осталось впечатление, что деньги он предоставил бы в любом случае. Он также ненароком отметил: «Мне кажется, что сценарий отличный, но слишком длинный, нужно бы его сократить. Кроме того, я думаю, что на съемки уйдет больше $750 тысяч». Эти две мысли сыграют огромную роль в последующих событиях, но тогда они меня не обеспокоили.

На выходе Джон, демонстрируя свое остроумие, подмигнул мне и сказал: «Надеюсь, ты оправдаешь свою репутацию». Под этим подразумевалось, что я должен быть тем, кто я есть, то есть «лунатиком», о котором он был наслышан во время моего пребывания в Лондоне для работы над «Полуночным экспрессом». Определенно, Алан Паркер и Дэвид Паттнэм оказали мне дурную услугу. При этом Джон уверенно добавил: «Я хочу именно того Оливера, а не их Оливера».

Элизабет и я ждали в лобби больницы. Шон, которому уже исполнилось два месяца, был с нами и дремал у меня на коленях. Детям не разрешалось подниматься наверх, в уютную маленькую больницу Doctors Hospital с его обстановкой и атмосферой Нью-Йорка 1930-х годов (сейчас это заведение на пересечении 87-й улицы и Ист-Энд-авеню является частью медицинского центра Бет-Изрейел). Я родился здесь, и именно здесь мой отец впервые увидел меня. Неожиданно папа появился в дверях и устремил взгляд на нас. Я был поражен. Мы будто бы взирали на воплощенную Смерть. Вся плоть исчезла с его лица. Он будто прошел через Дахау. На фоне его черепа выделялись только глаза навыкате и резко оттопыренные уши. Кажется, он был рад возможности увидеть Шона, которого я осторожно разбудил. У дедушки и внука были высунуты языки. Они обменивались звуками, но у папы не было сил поднять Шона, он мог его только потрогать. «А где второй?» — прошептал он, думая, вероятно, о своих младших братьях. Хотя в целом он был в здравом уме, он, скорее всего, не понимал, что перед ним моя жена.

На следующий день мы пришли с матерью в папину больничную палату. Рядом с ним неизменно лежала кислородная маска. Он был в лучшем расположении духа и даже называл свою бывшую жену на старый манер «глупой гусыней» (она действительно чем-то напоминала гусыню, когда приходила в возбуждение). Чем я мог ему помочь? Да уже ничем. Все, что я мог сделать, — оставить теплый поцелуй на его холодных старческих щеках, когда мы уходили. Мне казалось, что смерть была процессом, в который ты медленно погружаешься, постепенно растворяясь. Мы даже не осознаем, что умираем. К смерти идешь тихонечко, полушагами, временами ощущая сильную боль, которую ты заглушаешь. Все прошлые мысли о смерти сменяются безнадежностью. «Были мы уже здесь, проходили все это». Отчетливое чувство дежавю. В смерти ничего особого нет. По правде, я хотел, чтобы папа поскорее уже покончил с этим. Не было больше смысла зависать в этой жизни. Впрочем, отец таким же образом относился к своей кончине. Никаких сантиментов.