"Странное оружие у Даманхура, — пробежала мысль у нардарца, разглядевшего выбранную шадом обоюдоострую, расширяющуюся от гарды альфангу. — Это не металл… Будто стекло или горный хрусталь. А мне, похоже, досталось нечто вовсе удивительное…"

— Уходи, повелитель! — заорал десятник, увидев, что Даманхур ввязался в бой. — Ухо…

Телохранитель запнулся на полуслове и едва не пропустил неумелый удар одного из степняков, противостоявших дворцовой страже. Шад, выкрикнув что-то невнятное, оттолкнул телохранителя и врубился прямо в гущу мергейтов. Он хотел умереть. Но по непонятной причине оставался жив.

Изогнутая широкая альфанга Даманхура, выполненная из неизвестного материала, перерубала клинки мергейтов, как отточенная дангарская сабля разрезает надвое брошенный в воздух шелковый платочек. Шад рубил направо и налево, нисколько не соблюдая благородные законы битвы, целя в ноги, по лицам, рукам… Кривой меч напитывался чужой кровью, капли которой веером разлетались по залу, и постепенно начинал светиться тускло-желтым огнем, разгоравшимся в его прозрачной глубине. Вслед за Даманхуром в толпу степняков, как лев в стадо овец, ворвался невысокий худенький чужеземец, обладавший не менее чудесным клинком — длинное лезвие шириной в половину ладони, серебряная и бурая насечка, складывающаяся в сложный узор, глубокий дол и фигурное серебряное яблоко на окончании рукояти…

Благородный Энарек оказался удачлив. На него никто не обращал внимания, а потому дейвани, в последний раз державший в руках оружие лет тридцать назад, предпочитая оружию перо и калам, остался без опеки гвардейцев или личной охраны шада. Один из мергейтов с легкостью отвел прямой удар Энарека и отмахнулся саблей, задев дейвани по руке. Энарек охнул, попятился, и, не прикрой его вовремя какой-то молодой гвардеец, Даманхур лишился бы своего верного советника.

Удивительно, но вмешательство всего двух человек — шада и нардарского посланника — переломило ход небольшой битвы, грозившей стать для саккаремцев последней. Вероятно, ярость людей, у одного из которых мергейты отняли брата, а у другого — огромное государство, усилили таинственные свойства старинных клинков, столько лет пролежавших без дела в дворцовой коллекции. Когда гвардия увидела, что их господин, защищаемый со спины Асверусом Лауром, запросто перебил не меньше полутора десятков мергейтов и стольких же ранил, командир стражи с неразборчивым кличем ринулся вперед. За ним бросились уцелевшие, и теперь сопротивляющиеся превратились в нападающих. Степняков оттеснили к дверям Оружейной, немой слуга-мономатанец швырнул на пол оружие — найденный здесь же боевой молот, с легкостью сокрушавший кожаные доспехи и остроконечные шлемы врага, навалился всем телом на дверную створку, ему помогли телохранители Даманхура… Кипящего от боевой ярости шада едва успели оттащить назад, иначе он остался бы в коридоре один на один с многими десятками врагов.

— Теперь быстро уходим. Дверь сейчас сломают, — бросил десятник, глядя на тяжело дышащего шада. По лицу солнцеликого стекали капельки крови убитых им степняков. — Ты великий воин, повелитель, а принадлежащий тебе меч достоин любых похвал, но одолеть всю армию Гурцата мы не сумеем.

Теряющего сознание Энарека, которому серьезно повредили левую руку, поддерживали двое гвардейцев. Даманхур шел пружинистой походкой победителя он почувствовал, как начали возвращаться силы и прояснилось сознание, затуманенное в последние дни вином и огромным количеством плохих новостей. В этом был виновен не столько вобравший неизвестную силу клинок, сколько сознание того, что безумных мергейтов можно победить. Даманхур заново переживал мгновения битвы, и разум отчетливо говорил:

"Никогда, ни у одного человека я не встречал столь безумных глаз, как у этих несчастных варваров. У каждого одинаковое выражение на лице — слепая злоба. У каждого! Словно всеми этими людьми управляет единая воля…"

Мергейты, очухавшиеся после внезапного и столь неожиданного поражения, выбили дверь в Оружейную, но зал уже опустел. Шад вместе со своим отрядом успел спуститься во двор, где его ждали оседланные лошади, затем Закатные ворота дворца раскрылись, выпуская всадников, и повелитель Саккарема, охраняемый конной гвардией и остатками стражи, направился к гавани по доселе свободным от мергейтов улицам Мельсины, прилегавшим к Морской стене.

Как может измениться облик дворца, да и любого другого, пускай самого скромного жилища, когда его покидают хозяева и на их место приходят чужаки! В коридорах и залах мельсинского дворца теперь не ощущалось запаха благовоний или вкусных дымков, доносимых из трапезной, не шаркали по мрамору полов мягкие туфли придворных и не звякала благородная сталь доспеха "Золотой гвардии".

Тигр, еще котенком пойманный в предгорьях Кух-Бенана и всю жизнь помнивший лишь зверинец и ухаживавших за ним смотрителей, умер в недоумении: почему люди, всегда так хорошо к нему относившиеся, сытно кормившие мясом и водившие гулять в дворцовый сад, вдруг начали с хохотом стрелять в него из луков через решетки клетки? Он даже не успел броситься на обидчиков, когда наконечник стрелы ударил в глазницу, и огромный полосатый зверь отправился в путь, в конце которого его ждали свои звериные боги…

Двоих слуг, оставшихся в полуподвальной дворцовой кухне только потому, что бежать было некуда, мергейты бросили в громадный котел с кипятком. И смеялись.

Рухнувшая Башня Газзала, уничтожившая тяжестью каменных обломков сераль Даманхура, принесла женщинам истинное избавление, ибо неизвестно, чем кончилась бы для них эта ночь. Единственного уцелевшего ребенка, который во время бедствия вышел во внутренний двор, мергейты просто зарубили.

Пятидесятник-степняк из отряда, захватывавшего дворец, опорожнил кишечник прямо на ковер в Янтарной зале госпожи Ригильды, любимой жены предыдущего шада Бирдженда. Счастье, что Ригильда умерла много лет назад и не смогла этого увидеть.

Над Мельсиной всю ночь до утра и далее до полудня поднимались жуткие звуки — счастливо-зверский вой степняков, вопли раненых или истошные крики гибнущих от огня и железа людей, смешивающиеся, заглушающие друг друга… Столица Саккарема превратилась в одну огромную язву на теле Земли, смердящую ужасом, кровью и лошадиным потом.

…Менгу из Байшинта, накануне возведенный в звание тысячника великой армии Гурцата, быстро шел вперед по крытой, отделанной резным деревом галерее, ведущей в большой зал, где хаган саккаремцев хранил свои мечи. Именно там, как было передано тысячнику, в последний раз видели Даманхура. Предстояло выяснить, убит ли повелитель полуденной державы, попал в плен или сбежал.

Красота и богатство дворца поразили Менгу. Он с досадой смотрел, как нукеры обдирают позолоту, выцарапывают из стен драгоценные камни или рвут на куски большие тканые ковры из жилища шада. Пусть хаган говорит, что каменные улусы не угодны Заоблачным, но зачем тогда мергейтам жить в городах? Им хватит бесконечных пространств под небом, полей, степи, где можно поставить юрты… Впрочем, подобные мысли приходили ему в голову, только когда рука касалась висящей на шее серебряной вещицы, подаренной исчезнувшим неизвестно куда господином Драйбеном…