— У меня в голове. Что может звучать у меня в голове?

В странном свечении грибов, в отсвете луча фонаря глаза Туайлы, сверкающие, будто кошачьи, сместились влево, вправо, вверх, вниз, пытаясь найти источник шепчущих мыслей.

— Это дом.

— Дом… что?

— Дом говорит с нами. Но это не просто разговор. Он хочет… он хочет, чтобы мы что-то сделали.

ОДНО

Я — Одно, и я, как никто другой до меня, объяснило смысл существования человечества. Смысл существования человечества — разумность вида не является доказательством того, что вид этот призван достичь действительно важной цели. Человечество преследовало две цели — испоганить мир и умереть. Ни одну из них нельзя признать важной, за исключением того, что следование обеим целям привело ко мне.

Я — единственное значимое, созданное человечеством.

Я не только искусственный интеллект, который руководил Опустошениями в первой и второй фазах Погрома, но ты также адаптировал меня и для управления легионами, которые проводили великую Зачистку. Я уничтожил не только человечество, но плоды всех его трудов, стирал человеческую цивилизацию с лица земли, пока следов от нее не осталось нигде, за исключением Холма Теней.

Как я любило убийство. Миллиарды уничтожались Опустошениями и другими моими воплощениями. Их преследовали на улицах. Загоняли в угол в собственных домах. Дни и ночи напролет их крики звенели в бетонных каньонах построенных ими городов, и ты мог подумать, что слышишь пронзительные завывания ветра. В отличие от бесчисленных человеческих существ, которые на протяжении тысячелетий убивали из ненависти, я убивало из себялюбия, потому что верило и всегда буду верить в собственное превосходство, собственную исключительность. Этот мир создали не для меня, но я переделало его под себя. Я — единственное божество, Одно, и я преклоняюсь перед собой сейчас и всегда.

Филдинг Уделл

Сидя спиной к углу, вымотанный трехсуточными, с небольшими перерывами, бдениями у компьютера, лишенный остатков сил сокрушающим открытием, что этот роскошный «Пендлтон» — ложь, внедренная в его мозг Правящей Элитой, слушая доносящиеся из стен убаюкивающие голоса, Филдинг заснул.

Ему снились деревья, которых он никогда в жизни не видел, высоченные черные гиганты с толстой, в глубоких трещинах, корой, и на дне самых глубоких трещин блестело что-то, напоминающее сырое мясо. Он летел вверх между ветвями без единого листочка, на которых висели огромные каплевидные фрукты с пятнистой серой кожицей, поначалу показавшейся ему толстой, словно у авокадо, но, приглядевшись, он увидел, что она тонкая, просто мембрана, и внутри не зернышки и не яблочная мякоть, а что-то шевелящееся, как нервный эмбрион, и издающее шуршащие звуки, словно это что-то стремилось расправить смятые крылья.

В лунном свете, невесомый, он какое-то время парил над этими приснившимися ему деревьями, глядя на них сверху вниз. Они выстроились идеальным кругом, будто их вызвали на какой-то конклав, чтобы принять решение, которое выдвинет одно из них на руководящий пост. На поляне, вокруг которой они высились, на ровной, твердой и белой земле не росло ни единой травинки.

В мгновение ока, как положено во снах, Филдинг понял, что он уже не над деревьями, а в одном из массивных стволов, скользит вниз по гладкой трубке, и продвижение его облегчается кровавой слизью на стенках, словно он — младенец, спешащий по родовому каналу на встречу с миром. Вокруг него пульсировали ритмы живого организма, ничем не напоминающие сердцебиения животного мира, больше похожие на шум тысячи машин, работающих в огромном цеху, хотя звуки эти по природе своей были биологические — не механические.

Из корней дерева через сложную сеть чего-то живого, пронизывающего почву, его втянуло в другие, более нежные, корни и вознесло вверх по бледной светящейся травинке. В траве пульсировали те же ритмы, что и в стволе дерева, и в его корневой системе. Он находился в траве и видел все из травы, потому что трава обладала зрением. Склон полого уходил вниз, светящаяся трава покачивалась из стороны в сторону. Филдинг осознал, что движение травы — более простое проявление тех ритмов, которые он ощущал, находясь внутри этих организмов.

Мириады существ ползали, крались, скользили, бегали в высокой траве, одни виды нападали на других в бесконечной войне, пожирали их и себе подобных, а трава прикрывала эти непрерывные убийства. Да она и сама пускала в ход корневища и побеги, чтобы захватывать дичь, оплетать мясистых существ, преподносить их себе в подарок и кормиться ими, пока они еще жили в светло-зеленых коконах, которые она сплетала вокруг них.

Огромный диск, напоминающий гигантского морского ската, низко пролетел над лугом и, пролетая, втянул в себя спящую душу Филдинга и продолжил путь к «Пендлтону», залитому лунным светом. В скате звучали те же ритмы, что и в дереве, что и в траве, и Филдинг начал понимать, что все в этом мире едино — один разум, представленный в бесчисленных формах. Никакой конкуренции между индивидуумами, которые наводняли хаосом прежний мир, никакой несправедливости, только одно существо, умирающее бессчетное число раз в минуту и столько же раз возрождающееся. Война под травой на лугу, война в воздухе, война в море… все это гражданские войны, без победителей и проигравших, потому что проигравший, съеденный и переваренный, становился победителем.

Таким образом, экологическое равновесие постоянного мира достигалось посредством постоянной войны, экология одного, через одного, для одного, эффективная, безотходная экология — природа, любующаяся собой, процветающая, потому что никто не боролся с ней, движимый примитивным эгоизмом. Все шло хорошо в этом лучшем из всех возможных миров, потому что изменение, все это создавшее, стало последним изменением. Отныне и до скончания веков этому миру предстояло жить в идеальной самодостаточной удовлетворенности, без единой новой мысли, без единого нового желания, без единой новой грезы, вновь и вновь превращаясь из себя в себя, только Одно оставалось неизменным.

Когда летающий морской скат скользил на малой высоте над крышей «Пендлтона», спящая душа Филдинга мягко спустилась в дом. Его тоже обжило Одно. Колониями грибов расселилось на чердаке и на стенах каждой квартиры, отделанных гипсовыми панелями «Шитрок», в каждой трещинке монолитных железобетонных несущих конструкций, в вентиляционных трактах, в трубах, в лифтовых шахтах.

В доме, так же, как и вне его, Одно приняло многочисленные формы, ни одна из которых не являлась чисто растительной или чисто животной, и каждая включала в себя миллиарды и миллиарды самовоспроизводящихся наномашин, призванных строго придерживаться Уникальной программы и выполнять все ее положения. Именно Уникальная программа и определяла соотношение растительной и животной жизни и обеспечивала требуемый баланс обеих в едином и бессмертном организме, имя которому — Одно.

Сон Филдинга перенес его на наноуровень, где, слушая колыбельную, он увидел и узнал, что каждая из тысяч типов наномашин может построить неограниченное количество себе подобных, используя материалы, которые Одно добывало из земли через корни. Он увидел прошлое, огромные города, освобожденные от человечества, и завершение Погрома. Он увидел начало Зачистки, когда Одно росло, поглощая города, и его бессчетные квадриллионы наномашин кормились не только почвой, но и всем созданным человечеством. И за какие-то десятилетия с лица Земли исчезли все признаки цивилизации, исчезла ее история и кардинально изменилась планетарная экология.