что касается детской, но и взяла на себя труд проследить, чтобы за прибывшими на похороны людьми ухаживали достойно, не забывая о всяких необходимых мелочах: вовремя поданной горячей воде и полотенцам, тех же дровах у камина, уборке и завтраках в комнату.

Я всегда относила к баронессе Анне с симпатией, а сейчас просто радовалась тому, что мои племянники в надежных руках. Для самой баронессы де Мюрей смерть госпожи Жанны стала тяжелым ударом. В один из дней, когда малыши отправились на дневной сон, а мы чаевничали в комнате, она высказала опасение, что без госпожи графини налаженное хозяйство замка пошатнется:

-- Вы же знаете, баронесса Нордман, что мужчины не склонны уделять внимание мелочам. Вот и наш сенешаль, хоть и очень хороший хозяин и человек добросовестный, запросто может упустить какую-то мелочь. Хорошо, что святой отец подсказал ему, каких свечей нужно докупить в часовню, иначе пришлось бы использовать при бдениях ламповое масло. Это, конечно, не грех, но все же не слишком правильно…

Я со вздохом ответила ей:

-- Боюсь, госпожа Анна, что вы правы. Моя сестра никогда не была склонна заниматься такими мелочами.

На эту фразу баронесса де Мюрей среагировала странно: она чуть нахмурилась, поджала губы и отвела взгляд в сторону, как будто не давая себе воли сказать что-то. Я немного помолчала, позволяя ей время высказаться, но она, так и не глянув мне в глаза, только вздохнула и перекрестилась, так больше ничего и не произнеся.

После проведения “завтрака” на пятнадцатый день в большой трапезной было зачитано завещание графини. Процесс это длительный, потому первую часть зачитывали для ее сына и ближайших родственников. А уже потом в зал пустили слуг, которым тоже перепали небольшие дары от покойницы.

Несколько пунктов завещания сильно смутили всех, в том числе и меня. Разумеется, свои личные земли графиня завещала внучке. Это было разумно и предсказуемо, потому что и у ее сына, а потом и у ее внука есть огромные наделы майоратных земель. Графиня весьма щедро оставила сыну практически все свои личные средства в золоте: сумма была очень внушительной и вызвала вздохи у гостей.

Большую долю своей одежды она пожертвовала в пользу церкви с наказом продать дорогие туалеты, а деньги использовать частично на благотворительность, а частично на заупокойные молитвы и службы. Все это было привычно и обычно. Но вот личные, не родовые драгоценности графиня поделила очень странным образом: ровно пополам между своей невесткой и мной. Это было замечено при чтении и вызвало недоуменные переглядывания между приглашенными.

Нет, какое-то количество колец и брошей было подарено детям и женам этих самых родственников, но основная масса доставалась нам с сестрой. А должна была перейти ей, графской невестке. По совершенно хамской привычке Ангела начала повышать голос, возмущаясь тем, что ее обделили. Я чуть со стыда не сгорела, настолько это было омерзительно. Я готова была отдать ей все, лишь бы она немедленно заткнулась. Но, к моему удивлению, заткнул ее в этот раз муж. Он дернул за подол платья вскочившую со своего места жену и сказал ей: «сядь!» таким тоном, что сестра замолчала и послушно села.

Глава 53

Все это было довольно тяжело. Если нам с мужем можно было уйти по окончании чтения первой части, то граф вынужден был остаться до конца. Я попросила прислугу предупредить меня, когда действо закончится, и, поторопившись, поймала графа у дверей трапезной, где он выслушивал соболезнования какого-то высокого мужчины. Рольф, сопровождавший меня, своим присутствием как бы подтверждал мои слова:

-- Ваше сиятельство, я очень не желаю служить причиной раздора в семье и хотя бесконечно скорблю о смерти госпожи Жанны и с уважением отношусь к ее воле, но хотела бы написать отказ от того, что она завещала мне. Пусть бы эта часть досталась, например, Аделине. Мне кажется, так будет правильнее...

Граф, этот крупный здоровый мужчина, сильно потер рукой лицо, пытаясь прийти в себя от свалившегося на него, и мрачно ответил:

-- Воля моей матери, госпожа баронесса, для меня священна. И Аделина, и Хельмут получили достаточную долю. И таковой она останется.

Я почувствовала себя неловко. А граф, глядя на Рольфа, сказал:

-- Барон, я прошу вас и вашу супругу разделить сегодня со мной ужин. Нам нужно поговорить. Вы часть моей семьи и имеете право знать…

***

Ужин накрыли в комнате, в которой я не была еще ни разу. Чуть мрачноватая, совершенно мужская берлога: ни зеркала над камином, ни какой-либо позолоты, отсутствуют вазы и искусственные цветы. Да и вся она выглядит чуть небрежно.

Мебель темного дерева, массивная и грубоватая, хотя и дорогая. На полу вместо ковра огромная медвежья шкура. Кровать задвинута в нишу, и вместо бархатного полога и штор – скучные шерстяные полотнища коричневого цвета. Ни одна золотая или шелковая кисточка не разбавляет эту строгость. Ужин на столе под стать хозяину: огромный ростбиф, большое блюдо с мясной нарезкой, нарезанный крупными ломтями каравай белого хлеба и отдельно на подносе кучками высятся вареные овощи.

После того, как мы уселись за стол, граф покосился на лакея и буркнул:

-- Свободен, – а затем, чуть смутившись и глянув на меня, как бы извиняясь, сказал: – Мы уж по-простому, по-семейному. Незачем прислуге слушать лишнее…

Мне было жаль этого здоровяка. Я вполне разделяла его боль от ухода госпожи Жанны, поэтому просто предложила:

-- Позвольте, ваше сиятельство, я сегодня поухаживаю за вами и мужем?

-- Очень… -- похоже, у графа перехватило горло, и он, тяжело сглотнув, закончил: – Очень буду благодарен вам за любезность, баронесса.

Я нарезала ростбиф, разложила мужчинам по тарелкам, добавив немного гарнира. Рольфу, как и себе, положила картофель, а граф предпочел отварную фасоль и порезанную крупными ломтями морковь. Первые несколько минут ели молча. Мне показалось, что граф изрядно голоден. Думаю, в эти дни он нормально питался только тогда, когда садился за общий стол. Наконец он тяжело вздохнул и, не глядя нам в глаза, произнес:

-- Моя мать умерла не от простуды. Да, она болела, и довольно сильно. Но уже пошла на поправку и начала вставать. Ночью, когда ей захотелось пить, она не смогла дозваться