Рядом кто-то хихикнул и сразу вздохнул. Голос прозвучал мягко, и я обрадовалась: собеседник требовался отчаянно! Я кивнула, благодаря за сочувствие, повернулась… И увидела молодую женщину в светло-зеленом платье. Старомодном: шнуровка корсета тесная, такие перестали носить лет тридцать назад. Женщина стояла меж двух лип, как в рамке картины. Позади была ночь, очень подходящая для фона. Я улыбнулась, незнакомка тоже… и ночь постепенно высветлили летучие звездочки, зеленые и золотые. Они вспыхивали тут и там, роились, фонариками висли в кронах лип.

– Юлиана, а короче – Юна, – я присела в реверансе, вспомнив правила пансиона.

– Дивиния, то есть Винка, – ответный реверанс был глубже и грациознее.

– Винка… это, кажется, название цветка и усадьбы, только старозвучное?

– Да. Меня назвали так, и усадьба от рождения была моим приданым. По завещанию дедушки. Он умер до моего рождения. Слепая щедрость, – женщина в зеленом неопределенно повела рукой. – Как приятно поговорить хоть с кем-то! Я все время окликаю людей, но мне не отвечают. У меня столько вопросов… все очень важные, жизненные, – Винка покинула пространство меж лип, и ночь потемнела. – Я ищу ребенка. Моего ребенка. Понимаете?

Она приближалась, не беспокоя траву! Я внимательно смотрела на подол ее платья… и, если бы спать хотелось меньше, если бы ноги не промокли, если бы сумка не оттянула руку – я бы, пожалуй, надумала убежать. Как-никак, первый раз встречаю привидение.

– Поселите меня хоть куда, – зевнув, попросила я. – Очень был длинный день. Я устала убегать и бояться. Вчера всю ночь дрожала в парке, как осиновый лист, даже и не спала. Сегодня в купе тоже не отдохнула, все ждала – испозорят и высадят.

– Идемте, Юна, – улыбнулась Винка. – Вам понравится в домике при оранжерее.

– Точно. Люблю цветы, – я с ненавистью уставилась на сумку. – Бросить тут? Промокнет. А если тащить, руки отвалятся.

Винка смущенно повела плечами. Мне почудился в движении намек на помощь, которую она могла бы предложить, но почему-то не решается.

– Кроме вас в имении есть особые жильцы… посетители… как же сказать? Ну, которых не все слышат, – с третьей попытки я выдрала сумку из кустов, как легендарную репку. Нет, мне было труднее, даже мышь не помогла, не говоря уж о добрых собаках и кошках. – Особенные такие. Уф, ну и тяжесть.

– Вы что, поняли сразу? – Винка резко обернулась. Вмиг придвинулась вплотную, глядя сквозь меня чуть светящимися бледно-лунными очами. – Поняли же? Почему не кричите и не бежите? Все так делают.

Холод коснулся щеки, стёк мурашками за шиворот. Было ли страшно? Пожалуй. Но и интересно – тоже.

– Наверное, они видят и слышат иначе, – зевнув и растерев холодную щеку, предположила я. – Или хорошо выспались, и им нравится бегать.

– Что ж, тем лучше. Юна, давайте перейдем на ты. Мы почти одного возраста. Я стала такой, когда мне было двадцать пять. И я могу помочь с сумкой, – Винка оживилась… если так можно сказать о привидении. – Фонарь тоже отпустите.

Сумка взмыла над травой и поплыла по алее, следом заскользил фонарь. Я разогнулась, растерла шею. Подобрала юбки и бросилась догонять имущество, шипя на крапиву и ругая шиповник. Винка скользила рядом, чуть посмеивалась.

– Слушай, – я перешла на ты, как и предлагалось, – а ты днем заметна? Или при ярком свете пропадаешь?

– Не знаю. В зеркалах меня не видно… мне. А прочие иногда что-то замечают и кричат. Днем и ночью, нет разницы.

– Двадцать пять. Ты упала с лошади, простудилась, наступила на змею?

– Я хотела уйти из дома, совсем. Была ночь. В самом начале аллеи, там, у цветника с фонтаном, – Винка указала вперед, – что-то случилось. Помню боль в затылке. Темноту. Свет… острый, как нож. Свет прорезал ночь, и мой ребенок заплакал. Я, кажется, должна была идти в свет, но я пошла на голос малыша. Самое страшное – я так и не нашла его. Отчаялась. Пока тут жил брат, пробовала спрашивать. Он не отвечал. Только в последний день накричал и хлопнул дверью. Отвратительный разговор. Он грязно выражался, обвинял… мол, я не имела право разрушать его жизнь из-за ошибки юности. Злорадствовал, что устроил мне какую-то месть. Словно безумный был. Неузнаваемый. Мерзкий карлик… и чем ближе к двери, тем мельче.

Пока Винка рассказывала малопонятную нормальным людям историю, мы добрались до уютного домика, целиком заплетённого диким виноградом. Винка повела руками, и лозы расступились. Дверь запросто поддаваться не пожелала, пришлось мне бить в нее плечом, раз за разом. С пятой попытки я провалилась в прихожую. Там было черно и холодно. Пахло сыростью и немножко – грибами. Винка вплыла сквозь стену, сумка шмякнулась на порог снаружи, а летучая лампа протиснулась в щель, цвиркнув по косяку, и взялась закладывать лихие виражи под потолком. Пришлось ловить её и прижимать к столешнице – чтоб одумалась и не шалила.

– Я все высушу, я умею. В главном особняке цела моя одежда, разрешаю носить, если подойдет. Они даже носового платка не тронули, – Винка гордо подбоченилась. – Я была против и дала им понять.

Пока Винка говорила, в комнате делалось светлее и теплее, запах грибов сменялся тонким ароматом хвои. Я села, плюхнула на стол перед собой узелок с едой. Развязала. Сыр, хлеб, домашняя колбаса.

– Ты не кушаешь? А то угощайся, – предложила я из вежливости.

– Не ем, но… впитываю, – Винка пристроилась напротив, вроде бы села на стул, хотя фигура казалась слегка нечеткой, да и блики от лампы пронизывали её насквозь – это выглядело необычно, слегка тревожно. – Мне полезно то, что отдают как угощение.

После сказанного одна колбаска иссохла и покрылась плесенью, хрустнул и зазеленел крупный ломоть хлеба. Винка вздохнула… то есть по комнате пролетел холодок с запахом барвинка. Я почти сразу сообразила: пахнет им, а не хвоей! Фигура привидения уплотнилась, теперь блики не пробивали её насквозь.

– Вкусно. Ты угостила от души. – Покойная хозяйка имения облокотилась на стол, склонила голову и глянула на меня искоса, щурясь и явно оттягивая на себя мою сонливость. – Поможешь искать сына?

– Хотя мои догадки почти ни на чем не основаны, но, – я пристально изучила ее широковатое лицо, светлые волосы с крупной волной, и особенно – бледно-голубые с лунным отблеском глаза, – дело может оказаться простым. Утром начну проверять. Да: мне бы посмотреть портреты твоей родни.

– То есть поможешь, – Винка улыбнулась… и сгинула.

Не истаяла мгновенно, а угасла мягко, как дымок над угасшей свечой. В щель двери скользнули одеяла, промчались через комнату и слоями улеглись на кровать – три штуки! Скрипя наволочками, протиснулись подушки, стайкой уселись в изголовье. Цветами запахло отчетливее, спать захотелось до дури. Я кое-как заползла на кровать и… сразу стал день!

Раскаленное солнце резало комнату напополам. В свете танцевали пылинки. Тень была густой, бархатной, и вся принадлежала Винке. Неугомонная покойница, окруженная роем огоньков, скользила туда-сюда, поправляла рамы картин, расставляла по вазам цветы. Не руками – но у неё и без того получалось складно. Я молча наблюдала перемены и думала: всем бывает одиноко. Даже привидениям. Страшно подумать, как давно ей не доводилось разговаривать с собеседником, способным слушать и отвечать.