Выбор людской – свобода воли, данная богом. Выбор вершит исповедимый путь. Вот почему тщетны жалобы грешных, чьи молитвы остаются без ответа. Нет в тех молитвах голоса души, лишь голос страха и привычки…

Селянин же был спасен. Жена его денно и нощно молила за непутевого мужа. Бесоборца звала, гимны свету полуденному воздавала по полному чину, жертвовала на благо слабых, привечала белых жив и служила им, не ропща на тяготы.

Есть душа у человека, но есть душа и у семьи. Она тоже – свет нетленный. Да только поддерживать тот свет надобно общими трудами, чтобы не иссякло прежде срока сияние, оберегающее дом и всех его домочадцев.

Темный, мучительный сон постепенно развеялся, но ощущение беды осталось. Оно было едкое, как отрыжка желчью… и первая осознанная мысль тоже оказалась – чистая горечь: нет, это не предчувствие, беда уже разразилась. Поздно искать способ предупредить её. Рассвет озарит последствия и не принесет света, только боль.

– Бинтуй, – прошипел Яркут. Упрямо скривился. – До рассвета еще далеко. Вдруг да переупрямлю?

Юла дернула одеяло на голову и застонала. Вздохнула, нехотя села.

– Ну ночь же, глухая ночь, – тихо упрекнула она. На ощупь разыскала бинты, подтянула ближе корсетный пояс. Повернула будильник с фосфорными стрелками. – Три часа, три! Усердные грабители, и те дрыхнут. Яр, ну не надо…

– Я спрашивал твое мнение? Просто бинтуй.

В ответ – лишь скорбное сопение. Отмолчала, на сколько хватило упрямства, затем поднялась, пошла и зажгла свет. Вернулась. Бинтовать принялась нарочито усердно, с невнятным шипением вместо своих милых присказок – «утречко», «твое сердце ровнее ходиков»… Обычно Юла просыпается первой, и, прижавшись ухом пониже ключицы, слушает пульс. Трется носом. Она в повадках – кошка. Ласковая, очень ласковая, навязчиво ласковая… и готовая в любой миг вывернуться из-под руки.

Появление в доме женщины – стихийное бедствие, – глубокомысленно сказал однажды Норский. С некоторых пор он сыплет изречениями. Не скрывает, что слова чужие, но чьи? Спрашивать бесполезно. Деда Норского не сломили злодеи из банды, где он год был – за своего, покуда не выследил высокого покровителя и всех его сообщников. После впустую бились дознаватели тайной полиции, то ли купленные, то ли урождённые идиоты… Не просто так кличка у внука – Лом. Хоть гни его, хоть руби, проку не будет. Зато если сам на что нацелится – расколет, взломает, свернет!

Яркут поморщился. Некстати сравнения: и без них спина болит. Бинтовка должна помочь. Но Юла проснулась заведенная, и кто виноват – понятно. Отговаривать бесполезно, она того и ждет. Попрёков заготовила вдоволь, чуть не лопается от них, невысказанных.

После особенно резкого движения бинтовки Яркут прикусил язык, зарычал… и смолк.

– Обезболивающее, – забыв злиться, умоляюще предложила Юла. Движения стали мягче. – Есть слабое, не опасное. Яр, давай накапаю, а? Немножечко. Можно втереть в кожу, вовсе безвредно.

– Не так уж мне плохо, – соврал Яркут, с ненавистью глядя на столик у изголовья, сплошь заставленный баночками с порошками и пилюлями. Привыкать к любой дряни, якобы не вызывающей привыкания, он не желал. Довольно и лета, прожитого в полубреду. Сейчас память о том лете не различает явь от морока, живых гостей – от сонных видений… – Юла, не сопи. Все терпимо.

– Ну-ну. «Все терпимо!», сказало яблоко ежу, пока верхом каталося, – хмыкнула Юла.

Яркут благодарно кивнул. Боль и вправду – колючий ежик. Юла не подначивает, она советует: отвлекись, хотя бы через злость. На кого бы озлиться? Ага: пригождается Норский, не зря о нем подумалось! На него можно злиться неустанно. Василий – один из лучших выпускников корпуса. Как он посмел отказался от всех заманчивых назначений! Видите ли, решил остаться при советнике и учить младших. Несказанное вслух яснее слов: пожалел больного. Подставил плечо, будто его просили! И, странное дело, тайная полиция забыла о строптивом выпускнике, прочие ведомства тоже отозвали свои запросы. Хотя чего странного: Курт поучаствовал, если не сам Егор.

Злость закипела в душе бурно, яростно… и оттеснила боль. Егор – ловкий прилипала, хуже репья при братце Мики! С-скотина служивая, ловит хозяйские намеки, как пес – подачки. Хуже только Курт: повадился вместо ответов демонстративно облизываться. Мол, я-то сыт сведениями, а ты – голодай, хозяин не велит тебя волновать. Псина бесячья, правильно Юла дразнит его.

– П-предатели, вс-се, – выдохнул Яркут, когда молчать сделалось непосильно.