— Где мы?

— В форестеровском «Линейном корабле»,[74]— ответил таксист. — За «Сазерлендом» примем влево и пройдем через «Царицу Африки»,[75]чтобы попасть на трансжанровую магистраль в «Старике и море». Оказавшись там, мы сделаем петлю через «Морского волка» и выскочим в «Моби Дике», что позволит нам аккуратно обойти «Остров сокровищ», поскольку там в это время обычно пробки.

— А не лучше ли будет через «Двадцать тысяч лье под водой» и потом налево в «Робинзоне Крузо»?

Он посмотрел на меня в зеркало заднего вида, раздраженный тем, что я подвергаю сомнению его решение, и осведомился:

— Вы хотите попробовать через там?

— Нет, — поспешно ответила я, — мы сделаем так, как вам кажется лучше.

— Вот и ладушки. Куда в Лонгфелло вы хотите попасть?

— В «Крушение „Геспера“».

Таксист обернулся и вытаращился на меня.

— В «Геспер»? Сударыня, вы ходячая неприятность. Я ссажу вас в «Псалме жизни», а там пешком доберетесь.

Я смерила его гневным взглядом.

— Настоящий «попрыгунчик»? В подарочной упаковке?

Он вздохнул. Сделка была хорошая, и он это понимал.

— Ладно, — сказал он наконец. — «Геспер» так «Геспер».

Мы медленно проплыли мимо парового катерка, пробиравшегося через пороги Уланги, и таксист снова заговорил:

— Так что у вас за история приключилась?

— Меня заменили моим вымышленным двойником, которая не глядя визирует самые безумные затеи Совета жанров при удручающем согласии нашего премьер-министра По Ту Сторону. Слышали, что «Гордость и предубеждение» собираются превратить в сериал и пустить в виде реалити-шоу «Беннеты»? Это-то я и пытаюсь остановить. У вас имя есть?

— Колин.

Мы примолкли ненадолго, следуя за течением Уланги до места ее впадения в Бору, а потом в озеро, где стояла на якоре «Королева Луиза». Я тем временем перезарядила пистолет и проверила две оставшиеся ластиковые пули. Я даже достала кобуру и пристегнула ее к поясу. Не люблю я такие вещи, но следовало подготовиться. Если они решат послать против меня клонов, мне придется очень туго. Дэнверклонов семь тысяч, а я всего одна. Придется стереть больше трех тысяч одним зарядом, а я сомневалась, что они все соберутся в удобную кучку ради меня. Я вытащила мобильник и уставилась на него. Мы были в зоне полного сигнала, но меня наверняка проследят.

— Воспользуйтесь моим, — сказал наблюдавший за мной Колин.

Он передал мне назад свой комментофон, и я позвонила Брэдшоу.

— Командор? Это Четверг.{7}

— Я в такси, направляюсь к «Моби Дику» через «Старика и море».{8}

— Очевидно, нет. Как дела?{9}

— Нет, мне нужно уничтожить кое-что на «Геспере», после чего, смею надеяться, Потусторонние рейтинги чтения поднимутся. Как только закончу там, сразу займусь Жлобсвортом.{10}

Я выглянула в окно. Мы снова неслись над морем, но на сей раз погода была лучше. Две маленькие китобойные лодки, в каждой по пять человек гребцов, стремились к возмущению в воде, и у меня на глазах могучая серо-белая громадина вырвалась из-под зеленой воды и разнесла одну из малых лодок, опрокинув ее несчастных пассажиров в море.

— Я как раз выхожу на дальнем конце «Моби Дика». У вас хоть что-то для меня есть?{11}

Я отключилась и вернула мобильник. Если уж у Брэдшоу кончились идеи, то ситуация более безнадежная, чем мне представлялось. Мы перешли из Морских приключений в Поэзию через «Сказание о Старом Мореходе», ненадолго притаились среди поросших жесткой травой пустынных дюн в «Ложном рассвете»,[76]пережидая пеший патруль Дэнверс, затем снова снялись с места и повернули в Лонгфелло через «Маяк».

— Погодите минутку, — сказала я Колину, когда мы въехали под скалистый карниз на известняковом отроге, уводившем в лиловой темноте сумерек к маяку, чей луч внезапным сиянием света прокатывался по заливу.

— Это не значит, что мне придется подождать, а потом везти вас обратно? — нервно спросил он.

— Боюсь, именно так. Как близко вы можете забросить меня к собственно «Крушению „Геспера“»?

Он втянул воздух сквозь стиснутые зубы и почесал нос.

— Во время самой бури вообще никак. Риф «Скорбь норманнов» не то место, где хочется оказаться во время шторма. Забудьте про ветер и дождь — там холодно!

Я знала, что он имеет в виду. Поэзия являлась эмоциональной разновидностью американских горок, способной усиливать чувства почти нестерпимо. Солнце всегда было ярче, небо синее, а леса после летнего ливня парили в шесть раз сильнее и ощущались в двенадцать раз более земными. Любовь была в десять раз крепче, и счастье, надежда и сострадание поднимались на такую высоту, что голова кружилась от блаженства. Но монета имеет обратную сторону, и темная сторона жизни тоже делалась в двадцать раз хуже: трагедия и отчаяние были суровее, беспощаднее. Как говорится, в Поэзии ничего не делают наполовину.

— Так насколько близко?

— Рассвет, за три строки до конца.

— Хорошо, — согласилась я, — давайте.

Он отпустил ручник и медленно поехал вперед. Сумерки сменились рассветом, мы въехали в «Крушение „Геспера“». Небо было еще свинцовое, и резкий ветер хлестал прибрежную полосу, хотя худшая часть шторма осталась позади. Такси затормозило на пляже, я открыла дверь и шагнула наружу. Внезапно я испытала огромное чувство утраты и отчаяния, но попыталась не обращать на них внимания, прекрасно зная, что это просто эмоции, просачивающиеся из перегруженной ткани стихотворения. Колин тоже вылез, и мы нервно переглянулись. Пляж был усыпан обломками «Геспера», разметанного бурей в щепки. Я подняла воротник пиджака, чтобы защититься от ветра, и побрела по берегу.

— Что ищем? — спросил догнавший меня Колин.

— Останки желтого экскурсионного автобуса, — ответила я, — или безвкусный синий пиджак в крупную клетку.

— Значит, ничего особенного?

Выброшенный морем мусор составляли в основном обломки дерева, бочки, веревки и случайные личные вещи. Мы набрели на утонувшего матроса, но он был не с «ровера». Колин распереживался из-за утраты жизни и причитал о том, как матрос был «жестоко вырван из лона семьи» и «отдал душу шторму», пока я не велела ему взять себя в руки. Мы дошли до каких-то скал и наткнулись на рыбака, оцепенело смотревшего на кусок мачты, мягко покачивавшийся на воде в затишье небольшой бухточки. К мачте было привязано тело. Длинные каштановые волосы плыли по воде, как водоросли, и нестерпимый холод заморозил черты в последней гримасе жалкого ужаса. Толстая моряцкая куртка не очень-то пригодилась утопленнику, и я вошла в ледяную воду, чтобы взглянуть поближе. В обычной ситуации я бы не стала туда соваться, но мною двигало смутное ощущение какой-то неправильности. Телу полагалось принадлежать маленькой девочке — дочке шкипера. Но это была не она. Моим глазам предстала женщина средних лет. Дрянквист-Дэррмо. Ресницы ее покрылись кристалликами соли, перекошенное страхом лицо слепо взирало на мир.