— Ну, а теперь благослови вас Господь, — протянула она мне руку.

И очень просит меня образумиться, отнестись к делу спокойнее. Сказать по правде, она опасается, что сама тоже послужила причиной каких-то событий. Потому как в глазах у меня бездонная тоска и некое труднообъяснимое выражение. И упаси меня Бог совершить что-нибудь такое…

И вдруг вспылила, совсем по-девчоночьи:

Не стоит, мол, мне так страдать и убиваться из-за недостойной женщины. Пускай это и некрасиво с ее, мисс Бортон, стороны, но она скажет мне правду: моя жена — бессердечная женщина.

— Ты хочешь сказать, что она не любит меня?

— Да.

— Но ведь это неправда. Даже если она сама говорила тебе об этом — все равно неправда.

Мисс Бортон вспыхнула до корней волос.

Моя жена никогда не говорила ей подобного.

— Только уговаривала любить тебя! — выпалила барышня и вновь залилась краской, да столь неудержимо, что даже слезы выступили у нее на глазах.

— А что касается упомянутого вами господина, то мне дела нет до той молвы, что ходит о нем. Но ей я сказала, еще в Париже: «Лиззи, я хочу оставаться честной девушкой…» И… словом, призналась ей, что люблю тебя. Но это не страшно, потому что вскоре я исчезну отсюда. А она отвечала в том духе, что мне, мол, незачем бежать из Парижа. На радостях я бросилась ей на шею. «Неужели ты настолько великодушна?» — спрашиваю по наивности.

Но супруга моя не пожелала, чтобы ее обнимали и благодарили незаслуженно.

— Фи, дурочка! — сурово одернула она барышню. — Я вовсе не великодушна, — и рассмеялась. Смеялась дольше приличествующего. Короче, высмеяла влюбленную девчонку. — Ни о каком великодушии и речи нет. Я скверная женщина, — и холодно посмотрела ей в глаза.

— И тогда я словно пробудилась ото сна, — завершила свой рассказ мисс Бортон.

Той ночью мне приснился дивный сон. Но сперва позвольте рассказать и о другом, о той нескончаемой ночи.

Какое-то время я сидел в постели, ни о чем не думая, когда вдруг уловил поблизости какое-то движение. Я вскинул голову, и взгляд мой упал на дневник.

— Ага, брат, и ты здесь. — Я протянул руку и заглянул внутрь. Интересно, где блуждали мои мысли в дебрях времени? И тотчас улыбнулся.

Потому что на самой первой странице стояло: «Имей в виду, что он сделал у себя в блокноте какую-то пометку. Не забудь об этом!» («Он», то есть Дэден.)

Прежде чем выпроводить нас с женой в Лондон. Ведь не следует забывать, что именно он уговорил меня переехать сюда. И я не почуял сразу же, что эти уговоры неспроста? А впоследствии разве не о нем была моя первая мысль, когда я обнаружил букетик фиалок?

Словом, интуиция и душа помогают человеку правильно разобраться в явлениях. Вот и я не ошибся. Наверняка они к тому времени уже разработали план перебраться сюда — сперва Лагранжиха, потом Дэден. Тогда что же мог он записать у себя в блокноте, если все шло как по маслу и я глупо, бездумно согласился податься сюда?

«Этот приручен», — по всей вероятности, пометил он для себя. То есть они обращались со мной, как с дрессированным животным. Но так не поступают с человеческим существом, сколь ни будь он в их глазах тварью низшей породы. Некрасиво это, ведь я не сделал им ничего плохого. И держать меня за животное тоже нельзя. Такое не должно проходить безнаказанно, не так ли?

— Поезжайте, а я последую за вами, — наверняка сказал он своей любовнице, как я и представлял себе это не раз. — И чтобы он утихомирился, ведите себя с ним поосторожней… Много времени не понадобится.

Как знать, где окажусь я в те поры, в каких опасных краях? Ведь не следует упускать из виду, что службу спасения тоже рекомендовал мне он. А это, если вдуматься, нешуточное дело. «Глядишь, и унесут его черти», — возможно, мелькала в их головах такая мыслишка. Все это, безусловно, стоит отметить для памяти.

Но вот что самое поразительное и необъяснимое: я-то поддался на все уговоры, вопреки голосу инстинкта. Самому сунуть голову в петлю? И, подобно страшному видению, возникли передо мной шлюха с горящими глазами и жаждущая избавления дурища Лагранжиха — милая дама, в обществе которой я провел рождественский сочельник.

— Обворожительная женщина моя супруга, не правда ли? — спросил я у мадам, повинуясь внезапному порыву. Она же уставилась на меня горящими, пустыми глазами, словно удивляясь моим словам и нескончаемому обожанию.

Лишь теперь разгадал я смысл ее улыбки.

Словом, только теперь я осознал, сколько попыток я предпринимал еще ранее и вплоть до последнего момента, когда окончательно решил уехать отсюда. И вот тебе расплата!

Все эти мысли я занес себе в дневник. На сей раз — я. Отчасти для того, чтобы не забыть. Ведь человек забывчив. Пройдет через сердце круговорот дня и ночи, и к утру все изменится. А сегодняшний день посвятим разбору обстоятельств. И дату поставим внизу. Потому как до пол второго ночи я ничем другим не занимался, кроме как заносил в дневник факты.

Прежде всего имена всех теософов: владельца пансиона — его они наверняка присмотрели заранее, как вполне отвечающего их целям, затем мадам Лагранж и мадам Пуленк — разве не одна шайка-лейка? И чуть не вскрикнул от удивления, когда мне вдруг пришел на ум господин Танненбаум. О нем я, в сущности, и думать забыл. Пренебрег этим юным господином, именно им, а почему — не могу объяснить и посейчас.

А ведь он тоже философ!

С другой стороны, я вел себя столь пунктуально, видимо, повинуясь какому-то побуждению. Явно хотел доказать кому-то — если не дай Бог до этого дойдет черед, — что все было именно так. Все мелочи, характерные детали, совершенно не понятные человеку в тот миг, когда он их проживает, и складывающиеся потом в его душе в четкую систему, подобную часовому механизму. И часы начинают ходить.

На отдельную страницу вынес слова, сказанные весовщиком во время процесса: «Правды на моей стороне больше, чем высказать можно. Да будет Господь милостив ко мне! И к вам, господа судьи».

Записав эту фразу, я лег. И хотя принял двойную дозу снотворного, то и дело просыпался. Последний раз, должно быть, часа в четыре. Пришлось проглотить еще один порошок.

Поутру меня разбудил стук в дверь. Залитая солнцем комната была прекрасной и все же настолько чужой, что я не сразу понял, где нахожусь. Подумалось, что где-то на службе.

Но затем в голове прояснилось. Я вспомнил убитого шофера и все остальное.

«Наверняка полиция!» — мелькнула мысль. Но нет, всего лишь срочная депеша от де Фриза. Мне было велено немедля отправляться в куксхавенский док — выполнить кое-какие поручения, а кроме того, там стояло под ремонтом мое судно… Я даже не стал читать послание до конца — к чему?