Все великие открытия делаются невзначай. Там, в подземном коридоре, я изобрел новый, чудовищно эффективный способ борьбы с заморскими обезьянами — но догадался об этом не сразу. Я просто отпрыгнул на шаг, вырывая израненное плечо из жадных когтей, и — снизу вверх — ударил горящим концом факела туда, где темнота двигалась, хрипя и потягиваясь ко мне мохнатыми лапами. Золотисто-черный слиток горящего масла выплеснулся, очертив во мраке мощную кривую, на широкий живот взревевшего гоблина, мгновенно одевая его яростным треском пламени, и — отброшенный к стене гулким ударом колючих искр и вонючей копоти, я зажал уши, чтобы не слышать этого визга.

Я понял, что скоро умру. В трех шагах от меня билась о стены, слепо натыкаясь на твердое, пылающая горилла. Сладковато-удушливая копоть черными струйками взбегала по опаленной шерсти к потолку пещеры, и за дымной завесой гари не было видно, как ярко занялась обезьянья спина, и плечи, и даже лапы. А я лежал и умирал — не потому, что горячо пульсировало в разорванном плече, и не потому, что, падая, я слегка вправил себе шейный позвонок о глинистый выступ стены. Мой мозг не выдерживал этого убийственного, подземного рева, при помощи которого обезьяна давала знать о своих проблемах.

Наконец золотисто-пламенное месиво в дальнем конце коридора перестало махать лапами и кататься по полу в безуспешных попытках сбить пламя — не дожидаясь, пока заглохнет этот вой, я поднялся на ноги и, пошатываясь от впечатлений, тронулся дальше по коридору. По стеночке.

В подземелье становилось совсем удушливо — даже слезы полезли в глаза. Надо активнее двигать ногами: сейчас мартышка погасит пламя и благодарно побежит вослед… Поэтому я ничуть не обиделся, когда впереди забрезжило что-то светло-туманное, и вскоре над головой очертился яркий полумесяц люка, неплотно прикрытого крышкой. Кащей был здесь минут пять назад, не больше: у меня еще остались какие-то шансы. Нащупав пальцами ног холодные скользкие ступени, я уперся теменной частью черепа в тяжелую крышку и, зажмурившись, сдвинул ее.

Оба глаза как по команде привыкли к дневному свету: в нескольких шагах впереди начиналось, тяжко и грязно поднимаясь из свежевзрытой земли, древесно-смолистое основание огромного многорукого идола. Я вылез строго посередине кумирни, внутри священного кольца, огороженного частоколом. Прямо перед глазами валялось в пыли мертвое лошадиное копыто с маленькой зеленой мухой, флегматично чистившей натруженные волосатые лапки.

Устало оторвав взгляд от мухи, я посмотрел значительно выше — туда, где в небесной высоте затмевал полуденное солнце чернеющий кумир. Солнечные блески слепили меня, и я не видел деталей. Я не видел лица, но я узнал негодяя. Увешанный венками куриной слепоты, забрызганный по пояс кровью зарезанных в жертву петухов, он рукасто возвышался, расталкивая прежних деревенских божков и властно простирая паучьи конечности по славянскому небу. Это был кумир самого Чурилы — деревянное лицо завешено пучками вороного конского волоса, золотистая плеть в задравшейся к солнцу руке — и… черные, смолой по дереву нарисованные, волшебные сапоги внизу столба, у самой земли.

…Кто-то гулко пробежал возле моего люка — мелькнули только пыльные сапоги и волнующийся подол темного пальто. В щель под крышку люка ударило песком, и я снова зажмурился, инстинктивно пригибаясь ниже вместе с тяжкой крышкой. И вдруг — ужасно знакомый голос истошно заорал совсем близко:

— Жила! Жи-ила! Э-ой!

И тут же, рванувшись вверх на октаву:

— Во-во-во! Побег! Дер-р-ржать вора!

Знакомый паренек с синими глазами, самый молоденький из Корчалиных дружинников, не был, оказывается, съеден голодными кинг-конгами в Дымном урочище! Он был жив, здоров и — более того — еще пытался кого-то ловить. Крепкие парни у нас в спецназе.

Высунувшись из люка сантиметров на десять, я поспешно заметался глазами по сторонам — где ж ты, милый друг? Справа, между лошадиных трупов, и верно, подвижно мелькнуло чем-то темным. Но это был отнюдь не голубоглазый дружинник. Это был бородатый Кащей собственной персоной. Со страшной скоростью мелькая тощими ногами, он торопливо пересекал священный пятачок перед кумиром, а позади, отставая корпуса на два, несся еще один слуга Чурилы, задевая за плетень полами форменного плаща. Забыв о сломанном плече, я рванулся вперед, отбрасывая крышку: в руках у Кащея были сапоги.

Причем не два, а сразу четыре — по паре в каждой руке. Две пары: одинаковый цвет, размер и дизайн — братья по конвейеру. Ну дела! Волшебные предметы плодятся, как жители юго-восточной Азии!

Землистый, горелый и окровавленный, я ужасающе полез из своего люка на поверхность. Испуганно шарахнулся, отставая от шефа, молоденький чурилец в плаще — и немудрено: самого меня увидел! И вдруг — красиво, как в видеоигре, выпрыгнул из-за толстого тотемного бревна кто-то маленький и агрессивный, в изодранной кольчуге, ослепительно искрившей на солнце! Нет, я бы не позавидовал Кащею: с одной стороны прямо из-под земли восставал на него убийственный победитель подземных кинг-конгов, безымянный призрак Дымного урочища (то есть я), а наперерез, профессионально размахивая рабочим мечом, спешил голубоглазый паренек-спецназовец, недоеденный обезьянами в реке.

Круто изменив направление бега, бородатый Кащей метнулся от тотема в сторону, старым козлом перепрыгивая через трупы животных.

— Ку-у-уда? — хрипло среагировал мелкий дружинник, потягиваясь мечом к волшебнику и мимолетом звучно расщепляя лезвием тотемный бунчук с лентами. Но Кащей не ответил. Перехватив перепуганный взгляд своего подчиненного, запутавшегося в плаще метрах в десяти позади, нервно дернул в воздухе правой рукой, и — призывно мелькая голенищами, завертелись брошенные сапоги, связанные между собой веревочкой. Одна из двух пар. Кащей умел неплохо метать сапоги — молодой чурилец без труда поймал их, и тут же (по всем правилам регби) бросился бежать в противоположном направлении.

Прямо на глазах волшебная обувь разбегалась в разные стороны. Какая-то из пар — настоящая. Другая, стало быть, — фальшивая. И не более секунды на раздумье.

Если Кащей идиот, то он бросит подчиненному фальшивку, а себе оставит подлинник. При всей ненависти к козлобородым волшебникам, я не считал старого хрена идиотом и побежал за молоденьким чурильцем.

В детстве я любил играть в футбол. Поэтому догнать вражеского защитника и уложить его в грациозном подкате не составило особого труда. Непривычный к жесткой игре чурилец покатился по песку через сонные тела пьяных поселян. Я не стал добивать его. Я просто нагнулся и спокойно поднял с земли пару новеньких кожаных сапог, выпавших из ослабевших пальцев противника. Один—ноль в пользу девочек. Одно плохо: кровавое плечо туго и болезненно напоминало о себе при каждом движении.

За спиной кто-то визгливо вскрикнул, словно от радости, — я быстро обернулся, в очередной раз бледнея от жгучего ощущения в плече. Судьба второй пары сапог решалась в жестокой схватке: пожилой, казалось бы, Кащей, активно наседал на израненного спецназовца, посверкивая в воздухе узким длинным клинком, неизвестно откуда возникшим в его тощей руке.