означать для меня лишний месяц потерянного времени и приличную сумму, истраченную на дорожные расходы.

– Вы знаете, где его можно найти? – я поднялся с кресла и направился к вешалке за шубой и большой меховой шапкой.

– Ну, в такую погоду, подозреваю, у себя, – пожал плечами молодой человек. – Я уже все выяснил: это через дом от квартиры Хвостова – того самого, к которому вы изволили зайти в день нашего с вами знакомства.

Мы спустились по лестнице и вышли на улицу.

Укутавшись в шарф, я поднял взгляд на пожарную каланчу, устремившую невдалеке свой острый шпиль в лазоревое зимнее небо. Так и есть: зеленый морозный флаг на месте, как и все три последних дня. Значит, теплее минус тридцати градусов по шкале Реомюра не стало, гимназии и училища по-прежнему закрыты, а пребывание на улице долее получаса грозит обморожениями.

Город застыл, покрывшись снегом и льдом, и сверкал на морозном солнце, как большой блестящий леденец. Заснеженная дорога искрилась под нашими ногами. Мы, можно сказать, бегом пробежали те несколько улиц и переулков, что отделяли нас от дома Огибалова. До его двери оставалась еще пара десятков саженей, когда я заметил уже знакомый мне долговязый силуэт человека, идущего мне навстречу.

Так как шарфы у нас с Данилевским были подняты до самого носа, Огибалов сперва не обратил на нас никакого внимания. Однако, стоило мне опустить воротник и шагнуть к приказчику, тот шарахнулся в сторону от неожиданности, а затем, не говоря ни слова, развернулся и быстро пошел прочь.

– Лучше бы мне попытаться побеседовать с ним наедине, – сказал я студенту. – Возвращайтесь в мой номер и ждите меня там.

Мы разошлись.

Я последовал за Огибаловым на некотором отдалении. Он торопливо шагал, не останавливаясь и лишь время от времени оборачиваясь. Так мы двигались по обмершим безлюдным улицам около четверти часа.

Наконец Огибалов вбежал на крыльцо какого-то трактира и, выпустив наружу большое облако пара, исчез за дверью.

Я остановился. Приплясывая на месте на окоченевших ногах и стараясь не обращать внимания на резавший мне щеки мороз, я принялся наблюдать за приказчиком через обледеневшее окно трактира.

Огибалов стянул с себя полушубок и расположился за столиком, который был мне хорошо виден с моего наблюдательного поста. Диктуя половому свой заказ, он то и дело оглядывался на входную дверь, на окна и беспрестанно озирался по сторонам. Отпустив слугу, приказчик, все не опуская головы, принялся механически перекладывать лежавшие перед ним столовые приборы.

В какой-то момент он рывком поднялся с места и исчез.

Я приник к стеклу, силясь хоть что-то разглядеть внутри, но безуспешно.

«Уйдет ведь, как пить дать уйдет…» – пронеслось в моей голове.

За моей спиной с грохотом распахнулась дверь, и на крыльце, окутанный клубами пара, показался Огибалов.

Свой полушубок он оставил внутри и теперь стоял передо мной лишь в сюртуке и жилете. С полминуты мы с неприязнью смотрели друг на друга. Наконец приказчик сплюнул себе под ноги, поманил меня рукой и скрылся в трактире.

Я последовал за ним в большую душную общую комнату, в разных углах которой, стуча чайными стаканами с налитой в них сивухой, бренча на балалайке, хохоча и густо матерясь, грелся всякий сброд.

Мы прошли к столу, за которым до того расположился Огибалов.

– Вы от меня теперь, кажется, не отстанете, – осклабился он, занимая свое прежнее место и указав мне на лавку напротив себя, у стены, на которой была прибита доска с намалеванной охрой надписью: «Просят господ посетителей песен не петь, на гармони не играть и скверных слов не выражать». – Оцените мою учтивость, а то стоять бы вам там, на морозе, пока б не околели…

Я ему не ответил. Вместо этого, сняв шубу и сев за стол, я подозвал полового:

– Чаю, пожалуйста! И телячьи ножки под соусом.

– И пунша горячего, – буркнул Огибалов. – Обоим!

Половой тут же исчез.

Приказчик, будто повторяя сцену с баранкой, уже исполненную им передо мной в своем кавказском кабинете, неторопливо резал на небольшие ломтики лежавший перед ним на тарелке кусок жареного мяса, накалывал запеченный картофель на вилку и медленно отправлял пищу себе в рот.

С подносом в руках снова появился половой. Он поставил на стол блюдо с жарким, стакан с чаем и две большие дымящиеся кружки, наполненные рубиновым пуншем, в котором плавали тоненькие ломтики лимона и звездочки гвоздики.

Подождав, пока слуга уйдет, я медленно развернул салфетку и заложил ее за воротник:

– Милейший Стратон Игнатьевич! Не считая господина Шепелевского, сегодня вы остались единственным живым человеком из числа тех, кто имел дело с завещанием купца Савельева. Скажите честно, вас не пугает сие обстоятельство?

Огибалов едва заметно дернулся на месте.

– Оставьте мне самому разбираться с моими личными волнениями и переживаниями, – сказал он. – Что вам от меня нужно?

– Показания о завещании вашего покойного хозяина. Я ведь уже вам говорил…

Огибалов расхохотался.

– Слова, ваше степенство, ничего не стоят! – он вскочил, схватил кружку с горячим пуншем и бросил ее в стену над моей головой.

С хрустом лопнувшая посудина брызнула во все стороны осколками и дымящимися каплями, а по желтым буквам надписи, напрасно призывавшей посетителей к порядку, все больше и больше толстеющим пауком поползло бурое пятно с десятком лапок по краям.

Гул голосов в комнате стих. На нас устремились взгляды всех, кто был в трактире.

– Это не я! Она сама! Она сама, – неестественно высоким голосом заверещал Огибалов, размахивая руками.

К нам поспешил половой.

– Извините меня, господа, – начал он, – но я попрошу вас покинуть…

Стряхнув с себя секундное оцепенение, я вынул из кармана зеленую трехрублевую банкноту и вручил ее половому:

– Такое больше не повторится, уверяю вас. Вот вам за беспокойство! И принесите, пожалуйста, еще кружку пунша.

Половой с сомнением взглянул на меня, потом на Огибалова, затем на деньги и спустя несколько секунд сомнений вынул из-за пояса черный бумажник, убрал туда банкноту и бросился выполнять заказ.

– Не боитесь, – сказал мне своим обычным голосом приказчик, снова садясь за стол, – что я могу наговорить вам все, что моей душе угодно? Любой теперь скажет, что я немного не в себе…

– Нет, не боюсь, – ответил я. – Расскажите мне о том, о чем я вас спрашиваю, а я уж решу, как распорядиться этими сведениями.

– С чего бы мне с вами откровенничать?

– Ну, к примеру, чтобы упрочить свое финансовое положение. Увы, я не могу помочь вам в этом прямо сейчас, сегодня, но после суда… Я умею быть благодарным, не сомневайтесь…

– Довольно