забавны ваши слова! – оборвал меня на полуслове Огибалов. – Вы предлагаете мне ввязаться в такой скандал, да еще и даром?

– Не даром, поверьте, совсем не даром! К тому же вы получаете возможность выхлопотать себе снисхождение со стороны служителей закона.

– А в чем меня обвиняют, чтобы мне молить о снисхождении?

– Вы же подделали подпись на завещании – документе, решающем судьбу огромной суммы денег и прочего имущества! – воскликнул я. – Это же крупное мошенничество – очень серьезное преступление.

– А доказательства? – Огибалов поднес к губам новый стакан, принесенный ему половым, и отхлебнул из него пунша.

– Есть свидетели, – я подумал о Бородине и словах Шепелевского, записанных в своем дневнике покойным Мишей Барсеньевым.

– Кто? Это Шепелевский с Бородиным, что ли, свидетели? – словно прочитав мои мысли, скорчил гримасу Огибалов. – Пьянь кабацкая!..

– Это к делу не относится. Они оба уже вполне в состоянии дать показания, – соврал я.

Огибалов прищурился:

– А с чего это вы взяли, что я, если что-то и черканул, то заверил готовый документ, а не расписался, к примеру, на чистом листе? Может, текста завещания тогда на нем и вовсе не было? Его, к слову, мог ведь написать не я, а какой-нибудь юрист князей! Так что, даже если меня и возьмутся допрашивать в суде, я смогу лишь поведать присяжным о том, что забавы ради изобразил савельевский росчерк на пустом листе. Что, взяли?

– Свидетели утверждают, что вы присутствовали при заверении понятыми хозяйской подписи в духовной грамоте. Документ был полностью завершенным, и вы не могли об этом не знать. Убежден, что и эксперт-графолог покажет, что росчерк якобы руки Савельева был нанесен на уже исписанную бумагу.

Огибалов поставил стакан на стол и притих.

– Послушайте, Стратон Игнатьевич, – сказал я. – Вы не можете не понимать, что вы в большой опасности. Равно как и ваша жена…

– Жена? – воскликнул Огибалов. – А мне плевать на нее! Потаскуха! Да и не такая уж она мне и жена! Верно, она тоже все время твердит о преступлениях князя и какой-то опасности, но ей-то, уж поверьте, совершенно ничего не угрожает.

– Даже как бывшей камелии Кобрина и очевидице его махинаций?

– Да чему уж она там была очевидицей, ваше степенство?! Махинаций!.. Очередные бабьи выдумки!

– Разве у нее нет весомых доказательств в дополнение к своим словам?

– Люди, против которых вы вздумали пойти, не оставляют доказательств. У Элизы на меня, видать, большой расчет: она и вправду подговаривает меня свидетельствовать против старшего князя. Но, подозреваю, она хочет лишь досадить ему ценой моей головы, а рисковать жизнью ради чужой мелкой мести – нет уж, увольте!

– Рисковать жизнью? – переспросил я. – Значит, вам все же есть чего опасаться?

Поняв, что проговорился, Огибалов от неожиданности чуть не перевернул свой стакан с недопитым пуншем.

– Не боитесь, что следующую кружку я запущу уже вам прямехонько в голову? – с издевкой спросил он. – Не забывайте, что норов у меня буйный, я порой не в себе бываю, особливо после спиртного, а рука-то у меня твердая. Коновалы из Екатерининской больницы потом череп ваш по частям собирать будут!

– Ваш кузен тоже говорит, что у вас с детства твердая рука, – решил я выложить мой последний козырь. – Как, впрочем, и талант рисовальщика…

– Это Хвостов-то? – скривился приказчик. – Да, это верно. Но уж он-то точно называет меня иудой…

– Вовсе нет, – возразил я. – Возможно, вы удивитесь, но он пытался выгораживать вас, когда я пришел к нему с расспросами. Он тоже не желает вашей смерти…

Огибалов поднял на меня полный недоумения взгляд:

– Забожитесь!

– Это истинная правда, – я поднял правую руку и перекрестился. – Готов присягнуть в том на Святом Евангелии!

Приказчик потер себе лоб и виски.

– Скажите честно, Стратон Игнатьевич, – решил я продолжать наступление, – зачем вы это сделали?

Приказчик потупился.

– Вот мне любопытно, а что такого я сделал? – после некоторой заминки ответил он. – Даже если предположить, что я подмахнул это злосчастное завещание… Я подписывал много мелких хозяйских документов, и Савельев прекрасно знал об этом. Все это происходило с его позволения. А тут князья попросили… Но я был их слугой так же, как и Савельева. Раз я оказался пешкой в этой игре, то мне и вовсе повезло, что я мог выбирать сторону, на которой мне нужно играть. И я выбрал сторону победителей! Кто меня осудит за это?

– И что же это вам в итоге дало? Вы сами-то, пойдя на подлог и предав семью вашего благодетеля, сумели-таки добиться желаемого?

Огибалов покачал головой:

– Напрасно!.. Все впустую… Князю я пользу принес, мильон у хозяина отбил, а получил за то лишь несколько паршивых тысяч…

– Признайтесь, Стратон Игнатьевич! – сказал я. – Признайтесь хотя бы в том, что часто заверяли деловые документы хозяина заместо него самого. Скажите, что подписали чистый лист, пускай! Мне большего от вас и не нужно. Ваши показания все равно приведут к тому, что истинность завещания поставят под сомнение, а я уж найду способ заставить суд признать его недействительным!

– И что с того? Вы рассчитываете заполучить эти свои полмильона и жить потом долго и счастливо? Вы думаете, что князья простят вам такое?

Я замолчал.

– Вот то-то же! – приказчик ткнул в мою сторону пальцем. – Я тоже так думал поначалу, что с подписью этой получу немалые деньги, смогу сделать карьеру у князей, добьюсь того, чего никогда бы не смог добиться под началом старого хозяина… Однако теперь я живу в этой проклятой дикой дыре и лишь время от времени узнаю об очередной смерти такого же, как я, дельца, на свою голову связавшегося с Кобриными. Замечу, что и вы ничем нынче не отличаетесь ни от меня, ни от бедняги Шепелевского, про которого вы мне тут наплели невесть что…

– Я не совершал ничего противозаконного, – возразил я.

– А для Кобриных это совершенно не важно, – Огибалов допил свой пунш и вытер салфеткой рот. – Ладно, шут с вами! Я и не намеревался вести с вами какие бы то ни было переговоры, однако сегодня я посетил особняк князя, и приняли там меня очень холодно. Элиза, черт бы с ее личными резонами, права в одном: теперь, после вашего иска, надолго оставлять меня с моими знаниями в живых не станут, а после того, как я дам показания в суде, я, быть может, перестану их интересовать, ибо у них появятся заботы посущественнее. У меня скоплена достаточная сумма денег для того, чтобы после суда скрыться, а потом, когда все уляжется, приняться за собственные дела. Так что, если вы хотите вызвать меня