Все последние месяцы я довольствовалась крохотными фрагментами воспоминаний, осколками былого, вдруг всплывавшими в моей памяти, думала, что со временем эти осколки сложатся в нечто целое, единое… Но если этого не случится? Если осколки так навсегда и останутся всего лишь осколками? Мысль о неминуемом провале всех моих усилий угнетает, действует на психику, вызывает нервную дрожь. Чувствую, как у меня потеет под мышками. Что, если и эта поездка закончится ничем? И отцовская тетрадь тоже ничего не значит?

Я кладу ее на колени и снова открываю, вожу пальцами по контурам таких знакомых глаз, выражение этих глаз буквально преследует меня, вызывает в моей душе какой-то смутный отклик.

Думай, Нелл! Думай! Кто это? Что это значит для тебя? Напрягаю извилины, пытаюсь замкнуть разомкнутые звенья цепи, чтобы по ним снова пошел ток воспоминаний, чтобы после стольких месяцев блужданий в кромешной тьме я снова увидела свет в конце тоннеля.

Я слегка откидываю спинку сиденья назад и закрываю глаза. Напрягаюсь, напрягаю все свои силы, стучусь в стены, которыми я отгородилась от мира, защищая себя, и пытаюсь приподнять их и сдвинуть в сторону. Зачем мне эта защита? Разве я уже и так не потеряла все? Ничего у меня больше не осталось и терять тоже больше нечего. О боже! Получается, я уже достигла дна? Но надо держаться, умоляю я свою волю. Держаться из последних сил. Иного выхода у меня нет.

В радиоприемнике что-то шипит, звук прорывается и тут же исчезает. Но вот все же слышится музыка, она заполняет собой салон автомобиля. И моментально начинает звучать во мне самой. Песня из числа тех, которые Рори перекачала на мой айпод. Все эти мелодии уже давно стали частью меня самой. Как и слова, на которые они написаны. Ван Моррисон, нарочито грубый голос с хрипотцой. Но как поет!

«Когда туман просигналит мне в свой рожок, знай, я обязательно вернусь домой. А если я вдруг не услышу сигнала, он просвистит мне прямо над ухом, чтобы я смог расслышать. И поэтому я ничего не боюсь».

Что-то вдруг вспыхивает во мне и, словно сноп искр, разлетается по жилам. Радостно бурлит кровь. Да, я вижу, я помню. Музыка прошлого вдруг сливается с музыкой настоящего, прошлое переплетается с днем сегодняшним, память и действительность, теперь и тогда. Все вместе и все едино.

– Привет! – слышу я голос Андерсона и вздрагиваю от неожиданности. Он стоит возле открытого окна.

– Готов? – спрашиваю я.

– Да я уже где-то с полчаса торчу возле машины. – Он просовывает голову в салон. – А вы чем тут забавляетесь?

Я смотрю на набросок, сделанный отцом. Кажется, именно от него я и убегала все это время.

– О боже! – снова восклицаю я и еще пристальнее всматриваюсь в рисунок. Да! Сомнений быть не может. Я вспомнила.

– Я знаю, куда мы сейчас поедем. Садитесь же побыстрее! И не надо никаких указателей. Я знаю туда дорогу.

* * *

Прямо за домом – пристань. Это я вспомнила. Вернее, вспомнили мои уши, полностью отключенные от моего сознания. Но мой слух уловил в звучащей мелодии сокрытые смыслы, тот самый черный шум, неразличимый ни на одной записи.

На мне розовый купальник, по обе стороны дороги цветы. У меня еще несформировавшаяся фигура подростка: длинные худые ноги, даже немного узловатые, тощие бедра, едва наметившиеся бугорки грудей. Руки все в синяках и ссадинах, наверняка следы, заработанные от Рори во время летних футбольных баталий. На пирсе орет во всю мощь громкоговоритель. Поет Ван Моррисон свою популярную песенку «Погружаемся в мистику». Вот и сейчас его голос звучит в машине, хриплый, нежный, трогающий душу. Помнится, в то лето я переписала себе на пленку все свои самые любимые композиции: Journey, The Police, Джексона Брауни, Ван Моррисона. И они все здесь, на моем айподе. Конечно! Как же я раньше не догадалась? Ведь это так очевидно. Балда безмозглая, корю я себя в глубине души. Музыка – вот она, мой ключ ко всему! И так было всегда.

– Поторопись! – слышу я голос, доносящийся из воды. – Кто последним доплывет до плота, будет должен другому бутылку колы.

Я смотрю на воду, из нее торчит голова и виднеется россыпь золотистых кудрей, громко хлопают в ладоши красивые руки, словно призывая поспешить. Я бегу почти со спринтерской скоростью и с разбега бухаюсь в прохладные темные воды озера, ныряю под воду, отталкиваюсь от берега и начинаю энергично работать ногами, словно это пропеллер, с помощью которого я несусь под водой почти на крейсерской скорости. Вокруг меня звенит тишина, но вот легкие больше не выдерживают, и я выныриваю на поверхность, чтобы глотнуть немного воздуха. А он уже там! Взгромоздился на деревянный плот, который качается на привязи метрах в десяти от меня.

– Ты мне должна бутылку колы! – напоминает он мне и улыбается. И я вижу ямочки на его щеках.

– Ни за что! – кричу я в ответ, заглатывая ртом воду. Но вот я подплываю ближе, выплевываю воду обратно в озеро. – Ты начал первым, не дождавшись меня. Так нечестно!

Я уже почти вскарабкалась на плот, как вдруг слышу, что кто-то с берега зовет меня. Я поворачиваюсь на зов, перебирая воду ногами. Косички вьются по спине, словно две мокрые змейки.

– Нелли! Вернись! – кричит мне с берега Рори. – Тебе нельзя больше плавать! Немедленно возвращайся!

Я бросаю взгляд на мальчишку и вижу, как моментально изменилось выражение его лица. Словно солнышко спряталось за тучи.

– Немедленно плыви обратно! – продолжает вопить Рори. – Мама приехала за нами. Забирает нас домой. Прямо сейчас.

* * *

– Это вы серьезно?! Послушали какую-то песенку… и вспомнили? И сейчас точно знаете, куда мы едем? – спрашивает у меня Андерсон.

А ведь мы уже почти приехали. Конечный пункт нашего назначения находится в каких-то тридцати милях от Шарлоттсвилла. Мы едем, и я вспоминаю дороги, запах разнотравья с прилегающих полей и пастбищ. Странное дело, но я даже знаю, как туда добираться, хотя и не могу объяснить, почему я это знаю.

– Мы не можем ехать быстрее? – спрашиваю я, сознательно не отвечая на вопрос Андерсона. Во-первых, мне трудно объяснить даже самой себе, почему и как я знаю. С другой стороны, какая разница? Я знаю, и точка! Что-то я разглядела, и теперь мне не терпится поскорее оказаться на месте, чтобы подтвердить свою догадку. Доктор Мэчт так объяснил мое состояние еще тогда, в госпитале, четыре месяца тому назад. Сказал, что я сама натянула на себя смирительную рубашку, которая и перекрыла все шлюзы моей памяти. И посоветовал искать пути и способы, чтобы как можно поскорее сбросить эту рубашку со своих плеч и освободиться от ее пут. Ведь все же твердили мне, что я была музыкантом, любила музыку больше всего на свете, что у меня был самый настоящий талант. «Свой музыкальный дар ты унаследовала от меня», – помнится, сказала мне мама. И одновременно отец все время подталкивал меня к живописи, к занятиям изобразительным искусством. А когда он ушел из семьи, бросил нас, я, в свою очередь, окончательно забросила музыку, довольствуясь лишь крохами, звучащими по радио, или выступлениями под караоке на пару с Самантой на наших студенческих вечеринках. Правда, еще немного музицировала вместе с Питером на самом начальном этапе наших романтических отношений.