— Нет.

Несмотря на простой и ясный ответ, Кармен продолжала страдать и мучиться. Она чувствовала, что Энцо все надоело, в том числе и она, и от этого злилась еще больше. С тех пор как умер его отец, а он вернулся из армии, Энцо зажил привычной жизнью; тем не менее еще во время службы он поступил на какие-то курсы, по окончании которых вроде бы должен был получить диплом. Сейчас он напоминал хищного зверя, сдерживающего рык: он все больше молчал, но Кармен слышала этот его внутренний рык, и он ее пугал. Но самое ужасное и невыносимое заключалось в том, что он оживлялся, только если разговор заходил об этой суке Лине. Кармен плакала и сквозь слезы кричала ему: «Я ее ненавижу, эту гадину, а ты от нее млеешь! Попробовала бы я выделывать то, что она выделывает, ты бы меня по стенке размазал!»

Ада, со своей стороны, давно объединилась со своим нанимателем Стефано против его жены, утверждая, что та всю жизнь ему отравила. Когда Лила перешла работать в шикарный магазин в центре, Ада развернулась. Она всем и каждому твердила, какая Лина дрянь, особенно стараясь перед Антонио и Паскуале. «Она вами, мужиками, всегда вертела как хотела, — говорила она. — Знает, шлюха, чем вас взять!» Она выплескивала им в лицо эти обвинения, как будто Антонио и Паскуале несли личную ответственность за несовершенство мужского пола. Если ее брат отмалчивался, она переходила к оскорблениям: «Что, и пикнуть не смеешь? Еще бы, ты тоже берешь деньги у Солара, так что вы с ней заодно, оба ишачите на одного хозяина! Неужели не противно, что она тобой помыкает? Я знаю, что ты помогаешь ей в магазине! Принеси то, перетащи это — а ты и рад подчиняться!» Со своим женихом, который ее все больше раздражал, она вела себя еще грубее. «Ты грязный как свинья, от тебя воняет», — бранилась она. Паскуале оправдывался, что он только что с работы, но Ада не унималась, так что в конце концов он вообще перестал ей возражать, лишь бы она не разорвала помолвку. Впрочем, дело было не только в этом. Если раньше Паскуале часто упрекал Аду и Кармен за то, что они слишком быстро забыли, сколько хорошего сделала для них Лила, то после того, как однажды утром он увидел мою подругу в «фиате» Микеле Солары, который вез ее, разодетую, как элитная проститутка, на пьяцца Мартири, Паскуале сказал себе, что не понимает, как она, не испытывая настоящей нужды, могла продаться такому подонку.

Лила, по своему обыкновению, не обратила никакого внимания на растущую вокруг нее враждебность и с головой окунулась в новую работу. Продажи в магазине заметно выросли. Клиенты шли сюда не только за обувью, но и ради удовольствия пообщаться с молодой красивой хозяйкой, умевшей поддержать интересный разговор. На полках у нее рядом с туфлями стояли книги, которые она читала; она угощала их конфетами и занимала беседой. Но главное, она производила впечатление человека, для которого гораздо важнее, чтобы покупатель, кем бы он ни был — супругой или дочерью адвоката или инженера, журналистом «Иль Маттино», молодым человеком или пожилым денди, которому некуда девать деньги и время, — почувствовал себя желанным гостем, чем просто продать ему пару обуви. Им нравилось сидеть в удобных креслах или на диванах и болтать с ней о том о сем.

Неожиданная проблема возникла в лице Микеле. Он часто заходил в магазин сразу после открытия и как-то раз сказал ей в своей привычной манере, полунасмешливо, полувкрадчиво:

— Ты не того в мужья выбрала, Лина. Я правильно сделал, что поверил в тебя. Ты умеешь обращаться с людьми, которые могут быть нам полезны. За несколько лет мы с тобой вдвоем завоюем весь Неаполь и будем делать все что захотим.

С этими словами он попытался ее поцеловать.

Лила его оттолкнула, но Микеле, ничуть не расстроившись, весело заметил:

— Ничего, я умею ждать.

— Жди сколько влезет, только не здесь, — ответила она. — Потому что, если ты сейчас же не уберешься, с завтрашнего утра я возвращаюсь в колбасную лавку.

Микеле стал появляться в магазине все реже, зато Нино — все чаще. На протяжении нескольких месяцев они с Лилой тайком встречались в магазине: каждый день на три часа, кроме воскресений и праздников, которые ненавидели. В час дня, едва продавщица опускала на три четверти железную ставню и уходила, Нино проникал в магазин через дверь в туалете и через эту же дверь уходил ровно в четыре, прежде чем вернется девушка. Пару раз они чуть не попались: как-то в магазин неожиданно наведались Микеле и Джильола, потом вдруг нагрянул сам Стефано, но Нино успел закрыться в туалете и ускользнуть через внутренний дворик.

Думаю, что для Лилы тот бурный период был своего рода испытательным сроком, предвкушением будущей счастливой жизни. С одной стороны, она продолжала старательно играть роль молодой дамы, которая несколько эксцентричным способом торгует обувью, с другой — она читала, училась и размышляла, и все это ради Нино. Она знакомилась в магазине с влиятельными людьми и прикидывала, как использовать эти связи для помощи любимому.

Именно тогда Нино опубликовал в газете «Иль Маттино» статью о Неаполе, которая принесла ему определенную известность в университетских кругах. Хорошо, что я тогда ничего об этом не знала: если бы они опять втянули меня в свои дела, как на Искье, это не прошло бы для меня бесследно и поломало бы мне всю жизнь. Кроме того, я без труда догадалась бы, что некоторые пассажи — не те, где излагалась фактура, а те, где содержались некоторые интуитивные озарения, основанные не на точном знании, а на умении находить нечто общее в, на первый взгляд, ничем не связанных предметах и явлениях, — были написаны Лилой. Нино ни за что так не написал бы. Он этого не умел. Так умели писать только мы с Лилой.

Потом Лила обнаружила, что беременна, и решила покончить с тайной жизнью в магазине на пьяцца Мартири. Воскресным днем поздней осени 1963 года она отказалась идти, как обычно, на обед к свекрови и сама занялась стряпней. Пока Стефано ходил за пирожными в кондитерскую Солара, пока относил их матери и сестре, заодно извиняясь за свое отсутствие на обеде, Лила побросала в чемодан, когда-то купленный для свадебного путешествия, немного белья, несколько платьев и зимние ботинки, а чемодан спрятала за дверью гостиной. Потом вымыла все использованные кастрюли, аккуратно накрыла на кухне стол, достала из ящика мясной нож и положила его в раковину, прикрыв тряпкой. В ожидании мужа она открыла окно, чтобы выветрился запах еды, и стала смотреть на поезда и сверкающие рельсы. В квартиру быстро проник холод, но Лилу это не смущало, напротив, придало решимости.

Вернулся Стефано, и они сели за стол. Недовольный, что его лишили вкусного обеда у матери, он не сказал ни одного доброго слова о блюдах, приготовленных женой, злее обычного нападал на зятя и с неожиданной теплотой вспоминал племянника. Он несколько раз назвал его сыном своей сестры, как будто Рино не имел к ребенку никакого отношения. Когда очередь дошла до сладкого, Стефано съел три пирожных, Лила — ни одного.

— Пойдем полежим, — предложил Стефано, вытирая от крема рот.

— С завтрашнего дня я больше не пойду в магазин, — ответила Лила.