Лафайет ответил так, что это свело на нет все ораторские усилия Люсьена. «Вы обвиняете нас в том, — сказал он, — что мы не исполняем свой долг чести в отношении Наполеона. Разве вы забыли, что мы для него сделали? Вы забыли, что кости наших детей и братьев повсюду свидетельствуют о нашей преданности? За десять лет три миллиона французов сложили головы за человека, который снова желает сражаться с Европой. Мы достаточно для него сделали. Наш долг теперь — спасать страну».

При упоминании о горестных потерях, которые страна понесла под руководством Наполеона, депутаты вновь почувствовали, что осуществление их надежд зависит от того, смогут ли они от него избавиться. Однако в конце концов предложение Жэя так и не было поставлено на голосование. Вместо этого было решено создать комиссию из пяти членов от каждой палаты, которая должна была склонить совет министров к согласию на принятие мер по безопасности государства. Но было ясно, что члены комиссии не успокоятся, пока не добьются отстранения Наполеона от власти. Остальная часть заседания палаты была посвящена назначению своих представителей, во время чего Люсьен и четыре министра направились с кратким визитом в палату пэров, где также была зачитана записка Наполеона, и парламентариев попросили назначить своих представителей на объединенных кабинетно-парламентских слушаниях, которые должны были вскоре состояться.

После этого Люсьен вернулся в Елисейский дворец для доклада о том, что произошло в Пале-Бурбон и Люксембургском дворце.

Наполеон пообедал вместе с Гортензией, которая, как обычно, убеждала его связаться с царем Александром. Гортензия всегда верила, что Александр, который был очень дружен с ее матерью и с нею самой во времена первого отречения, сможет, если к нему обратиться должным образом, обратить любую ситуацию в пользу ее отчима; помимо этого, ее не покидала мысль, что любой мало-мальски разумный человек сознательно пожелал бы избавиться от семейства Бонапартов и всех их трудов в придачу.

Люсьен сказал Наполеону, что он должен либо распустить палату представителей, либо отречься, с этими людьми не было никакой надежды пытаться выиграть время. Однако он был единственным, кто убеждал брата отстаивать позиции, даже герцог Бассано и Коленкур говорили об отречении как о единственном пока еще открытом для него пути.

Наполеон отошел ко сну, так и не придя ни к какому заключению, в этот момент он был слишком утомлен для дальнейших размышлений, и та уверенность, с которой он обращался к министрам каких-нибудь двенадцать часов назад, давным-давно угасла от непрекращавшихся ударов судьбы.

Этот долгий день 21 июня был отмечен волнениями на улицах и массовыми демонстрациями в защиту Наполеона. Возможно, большее значение имело общее спокойствие на парижской фондовой бирже, что означало, что деловое сообщество было уверено в неизбежном возвращении Людовика XVIII и вместе с ним — возвращении мира и возобновлении нормальной жизни.

Но даже тогда события дня еще не завершились. В одиннадцать часов, пока Наполеон спал, его министры открыли совещание с миссионерами из двух палат Тюильри. На протяжении целой ночи дебатов министры пытались удержать дискуссию строго в рамках разработки мер по национальной безопасности. Однако делегаты во главе с Лафайетом ясно дали понять, что они не допустят продолжения войны, если ее можно закончить смещением Наполеона. Стороны долго не могли прийти к соглашению, но когда в три часа утра переговоры были закончены, решили, что Наполеона следует попросить, чтобы он позволил палатам назначить уполномоченных для возможного ведения мирных переговоров. Когда Наполеон поднялся утром 22-го, его друзья, министры и семья с беспокойством ожидали того, какими окажутся его намерения. Похоже было, что больше всего ему необходимо время, чтобы обдумать свое положение, однако времени не было, поскольку его противники были полны решимости низвергнуть его еще до заката солнца. Один из его ближайших соратников теперь искренне умолял его отречься, видя, что это все же лучше, чем быть сброшенным посредством силы. Адольф Тьер пишет:

Резолюция комитета, заседавшего всю ночь, была ему представлена: палатам следует назначить уполномоченных для переговоров с Коалицией о мире. К девяти часам палата депутатов собралась и дожидалась его ответа, будучи сильно разгневанной. Их самонадеянность приводила его в бешенство, однако он не в силах был отказать им в их просьбе, разве что силой закрыть обе палаты. Подобную уступку, дальнейшее подтверждение падения его авторитета, министрам удалось вырвать у него с трудом, но в конце концов он отправил посыльного, чтобы сообщить депутатам, что он согласен на их требования и готов пойти на любые жертвы, если именно он является непреодолимым препятствием на пути к миру. Даже это примирительное сообщение не удовлетворило депутатов, которые надеялись услышать, что император уже отрекся. Этого отречения они теперь громогласно требовали на своей бурной сессии, затем заседание было прервано на полчаса, и Люсьен, присутствовавший на нем, вернулся в Елисейский дворец для доклада. Ему не оставалось ничего другого, как сказать своему брату, что депутаты решительно настроены тотчас сбросить его с престола, если он не отречется добровольно. Вскоре после того прибыла депутация, которая в настойчивой, хотя и уважительной, форме попросила Наполеона принести себя в жертву во благо своей страны. В ответ Наполеон сказал, что он вскоре вышлет им свое решение.

После того как депутация удалилась, Наполеон посовещался со своими братьями, Жозефом и Люсьеном, а также с министрами. Все уже смирились с его отречением, за исключением Люсьена, чья гордость была уязвлена высокомерием депутатов. И снова Люсьен стал уговаривать своего брата призвать на помощь армию и покончить с палатами. Но в это время Наполеон уже не находил в себе ту искру воли, смелости и оптимизма, которые могли зажечь в его душе, как это часто бывало в прошлом, уверенность и открыть ему путь к успеху. Меньше всего на свете ему хотелось потерять свое высокое положение, ничто не было ему так ненавистно, как необходимость подчиниться воле другого. Однако искомая искра лишь слегка блеснула и была очень слаба. Ощутив ее на какой-то момент, он вскочил на ноги и закричал так, что все вокруг него содрогнулось, что он не сдаст свои позиции… еще не слишком поздно… Шагая взад и вперед, он выглядел как диктатор в свои былые годы. Казалось, даже сейчас он ослепительно ясно видел выход, мог вызвать в Париж все войска и распустить парламент. Он вновь проедет на коне по улицам Парижа с победной улыбкой, а люди будут приветствовать его, и окончательно падшие духом торговцы скроются за своими ставнями. Груши, как стало известно в то утро, находился во Франции в безопасности со всей своей армией, Сульт прислал сообщить, что 3000 солдат Старой гвардии собрались под его командованием. С горсткой людей несравненный генерал Бонапарт мог напасть на вражескую армию, и его пламенное красноречие заставило бы весь народ сопротивляться до последней капли крови.